Владимир Бердников - Человек неразумный

Научным руководителем Заломова был пятидесятитрёхлетний доктор биологических наук Егор Петрович Драганов. Это был среднего роста широкоплечий мужчина плотного, можно даже сказать, атлетического телосложения. Возраст явно не спешил отметиться на его внешности. Жёсткие коротко остриженные волосы шефа ничуть не поредели и сохранили свой цвет и лоск. Только на висках, да и то, лишь присмотревшись, можно было заметить отдельные седые блёстки. Однако, в отличие от большинства моложавых мускулистых мужчин с их лёгкими и точными движениями, Драганов делал всё неспешно, веско и подчёркнуто основательно. Будто каждое его движение было заранее им продумано и имело свою цель. Да и все черты шефа – мощный угловатый череп с сильно выдающимися надбровными дугами, широкие скулы, тяжёлый квадратный подбородок, глубокие вертикальные борозды возле углов рта и даже плотный ёжик негнущихся русых волос – источали целеустремлённость, холодный расчёт и непреклонную волю. Но ярче всего передавали незаурядный характер Драганова его горящие глаза цвета стального лезвия в солнечный день. Ходил он по своему лабораторному хозяйству нарочито неспешно, шаркая по линолеуму старыми, разношенными башмаками без шнурков, заглядывая в каждую щель и распекая сотрудников за нерадивость. И сотрудники его, заслышав характерное шарканье, моментально вытягивались в струнку и немели. Лаборатория Драганова славилась жёсткой дисциплиной и высокой продуктивностью. Статьи с его соавторством регулярно появлялись в центральных отечественных, а порою и в солидных зарубежных журналах.

Заломов попал в Институт по распределению, а лабораторию Драганова выбрал прежде всего из-за высокого уровня её технического оснащения, да и имя шефа было ему хорошо известно. Однако не ради быстрой карьеры приехал Заломов в Сибирь. Просто за несколько лет студенчества ему осточертела жизнь в огромном неуютном, перенаселённом, вечно сером городе с его слякотью, грязью, мраком и социальными контрастами. Его раздражали даже дворцы, наполненные золотом и шедеврами искусств, и он страстно хотел уехать куда-нибудь за Урал, туда, где яркое солнце и яркие звёзды, чистый воздух и чистый снег.

В Новоярском Городке Заломов нашёл всё, о чём мечтал: и голубое небо, и девственно-белый снег, и лёгкий прозрачный воздух, и новое, ещё не вполне обжитое здание Института. Приехал он сюда в конце декабря и получил крошечную, но отдельную комнату в общежитии в двадцати минутах спокойной ходьбы от Института. Окно его комнатки выходило на глубокий овраг, поросший осинами и берёзами, а за оврагом темнел лес, казавшийся дремучим и таинственным. Впрочем, пейзажем за окном Заломов любовался редко, потому что всё светлое время суток проводил в лаборатории.

Из опыта прежней жизни он знал, как много времени может поглощать пустая болтовня, как быстро тема разговора покидает деловую почву, чтобы блуждать по вязкому болоту извечных российских проблем. Эти разговоры с молодыми диссиденствующими интеллектуалами уже давно ничего ему не давали, похищая главное – время, которое хотелось посвятить чему-то важному и для себя, и для людей. Вот почему на новом месте Заломов решил жить незаметно, контактируя лишь с теми, кто был совершенно необходим для работы. Этому, как ни странно, поспособствовал и сам Егор Петрович. Его обширное лабораторное хозяйство привольно раскинулось в полупустых кабинетах первого этажа, но шеф поместил новичка поодаль от своих сотрудников, в маленьком кабинете на нулевом цокольном этаже. Так по воле случая получил Заломов желанную его сердцу тишину и избавился от необходимости вести бесконечные разговоры с приятелями и «друзьями», так легко возникающими в молодости. Приведя нового сотрудника на его рабочее место – в полутёмную комнатку с узеньким, зарешёченным оконцем, наполовину засыпанным снегом, – Драганов изрёк своё трудовое напутствие: «Вот вам, Владислав Евгеньевич, прекрасное лабораторное помещение, вот вам и подобающее оборудование. Работайте! Ни минишефов, ни лаборантов вам не положено. Сами понимаете, направление новое, непроработанное. Я должен минимизировать потери, ежели вдруг что-то пойдёт не так, или ежели – не дай-то бог! – мы с вами не сработаемся».

Но самый первый разговор с шефом произошёл чуть раньше – 24-го декабря. За окном драгановского кабинета бушевала вьюга, и голая обледенелая плеть старой берёзы то и дело звонко ударяла по оконному стеклу. В просторном помещении было не слишком тепло, но Егор Петрович был одет легко – вельветовые чёрные джинсы да какая-то простенькая крапчатая рубашка с глубоко расстёгнутым воротом и закатанными до локтя рукавами. О том, как учёный поддерживал свою прекрасную физическую форму, можно было догадаться по скакалке и тяжёлым десятикилограммовым гантелям, явно недавно брошенным в дальний угол; да и запах кабинета заставлял Заломова припомнить уже подзабытую атмосферу спортзала. Об активной жизненной позиции шефа свидетельствовали и картинки на стенах. Более всего привлекали внимание большие глянцевые портреты членов Политбюро, приколотые канцелярскими кнопками к длинной деревянной рейке. Несколько неожиданно замыкал эту галерею портрет маршала Жукова в парадном мундире и при всех орденах. А к противоположной стене была плотно прибита (или даже намертво приклеена) довольно странная картина – красочная карта-схема, отражавшая территориальный рост Московии и её правопреемниц за последние семь столетий. В небольшом застеклённом шкафу стояло несколько сверкающих никелем и позолотой спортивных кубков, по-видимому, когда-то завоёванных хозяином кабинета.

В ходе их первого разговора шеф поведал Заломову свою сокровенную идею, можно сказать, мечту. Но о ней речь зашла не сразу; сначала Егор Петрович подробно и по-отечески заботливо осведомился о получении подъёмных, об устройстве в общежитии и о прочем в том же роде. Затем шеф коснулся климата и природы Городка. Оказалось, он очень гордился и лесами, и снегами, и длинной морозной зимой, и коротким жарким летом. Таков уж человек. Практически все мы со «странною любовью» (как когда-то подметил М.Ю.Лермонтов) относимся к местам, где прошли наши юные годы. Объектом этой странной любви может оказаться и степной аул, и столичный мегаполис, и полувымершая деревенька, разбросавшая свои дряхлые избы вдоль речушки, всеми забытой сразу после упадка торговли между Варягами и Греками. Заломов простил Драганову его сибирский патриотизм, ибо и сам имел сходные слабости.

Шеф продолжал расписывать суровые прелести местного климата, а мысли Заломова улетели во времена его детства, на Юг Ленинградской области, на низкие берега его любимой речки. Со времён отступления Великого ледника переносила она свои чистые воды из одного небольшого озера в другое. И он снова увидел тот проплывавший мимо широкий лист кувшинки, на котором сидела синяя стрекозка, заложив за спину прозрачные крылышки с тёмно-синими пятнами. Эти синие стрекозки его страшно привлекали и своею красотой и тем, что летали, порхая, как бабочки, и, как бабочки, умели складывать крылья за спиной. Появление красавицы-стрекозки, спокойно плывущей на своём роскошном зелёном плотике, вызвало у 11-летнего Заломова страстное и нелепое желание добраться до неё. Но та была слишком далеко, и она уплывала. И вот тогда-то и метнул он в неё свою удочку. Почему и зачем? – навсегда осталось для него загадкой. Стрекозка вздрогнула и улетела, смешно маша своими легчайшими сине-пятнистыми крылышками. Инцидент, что называется, был исчерпан, но теперь рядом с опустевшим листом кувшинки плыла и рыболовная снасть Заломова. Вскоре быстрое течение вынесло удочку на перекат, где она и застряла, запутавшись в густой водяной траве.