Алексей Мефокиров - Репка. Сказка постапокалиптической эротики

Чем больше он пропускал её «уроки», тем хуже получалось выполнить «задания»; и, в конце концов, он стал просто «прогуливать», прикрываясь занятостью. Хотя сложно сказать, прикрываясь ли? Или действительно, как раз занятость была основной причиной происходящего. Ему казалось, что стоит слегка отдохнуть, и прежняя мужская сила к нему вернётся, но отдохнуть как раз и не получалось. Ничто особенно не приносило ни радости, ни облегчения.

Он тогда был так занят, что обрюзг, набрал лишний вес, обрел целую кучу вредных привычек, которые даже не замечал. Тайком от жены и от коллег пил флакончиками медицинский спирт, предназначавшийся для экспериментов. И кто знает, чем бы это закончилось – не уйди она от него тогда, резко и болезненно для него.

Это случилось тогда, более семнадцати лет назад… Но как это всё было принять? Как было смириться? Можно было, конечно, позволить отчаянью взять верх над собой и упасть на самое дно своего сознания, туда, где нет ни света, ни выхода. Только мрак и печаль господствуют там. Как не дать сердцу чувствовать, как остановить мысли.. А дальше? Что дальше? Он тогда почувствовал, что он отец – значит, сдаваться просто не имел права! Стоило бы тогда дать лишь слабинку: он бы упал на дно, заливал бы глотку спиртом, бился бы в конвульсиях душевной боли, жалко и театрально заламывая руки.

Но он пошёл другим путём. К своему удивлению, он безропотно позволили Дмитриеву затащить его в спортзал почти за год до того, как это стало обязательным для всех сотрудников стратегических объектов. Они тогда вместе наматывали круги по подземному стадиону, поднимали тяжести и занимались в группе тайцзицюань. Они до изнеможения лупили руками и ногами боксерские мешки и макивары, и профессор не мог понять, откуда только в нём есть столько внутренней ярости, что порой кожа на мешке лопалась.

Отдельно, уже самостоятельно, осваивал йогу. Это было странно, но именно эта странность происходящего с ним, необычность помогала преодолевать боль.

Встрепенувшись, словно ото сна, он пошёл на кухню. Там ворковали Маша и Коля. Маша сидела на Колиных коленях и кормила его какой-то самодельной сладостью, и дурачась, слизывала с уголков его рта варенье. Не заметив вовремя Сергей Федоровича, они смущенно вскочили, залившись краской.

Сергей Федорович хотел им сейчас сказать то важное, о чем он только что горько раздумывал. Сказать то, чтобы они никогда не отодвигали своих любимых на второй план, зарывшись в куче непонятных дел. Он посмотрел в смущенные юные глаза.

– Простите, что я вас побеспокоил…., – сказал профессор растерянным, очень грустным голосом, – Не стыдитесь быть вместе….

Он повернулся и вышел из комнаты. И ему почудилось, что он всё испортил. Опять всё испортил. Наверняка его слова они воспримут как скрытый упрек, а ведь он хотел сказать что-то совсем другое.

Он захватил с собой несколько папок из середины стопки. Там были незнакомые ему названия и фамилии… Интересно, это собрание досье на все подобные проекты? Надо будет обязательно ознакомиться поподробнее…

Ближе к ужину Сергей Федорович позвонил в Институт, Варваре, чтобы выяснить, как обстоят дела в его отсутствие.

– Добрый вечер, Варвара! Как прошёл день?

– В целом штатно, Сергей Федорович. Были небольшие проблемы с третьей климатической установкой – её параметры отклонялись от заданных…. Но инженеры-механики более-менее это отрегулировали. И еще сегодня карточки снабжения обновили. Можно отоварить!

– Я знаю, мне пришло сообщение. Устала?

– Есть немного, Сергей Федорович. Вторые сутки почти на ногах.

– Хоть удалось поспать?

– Да, немного. Но на рабочем месте. На кушетке в кабинете.

– Сочувствую. Как обстоят дела с посевами на четвертом участке.

– Ну, – Варвара замялась, – простите, Сергей Фёдорович. Руки не доходили.

– Проще говоря, забыли проверить. И даже никого не отправили, – в голосе профессора слышались нотки осуждения, даже возмущения..

На том конце трубки было едва слышное, но всё же вполне различимое виноватое сопение.

– Ладно, не стоит переживать, – Сергей Федорович смягчился. – К полночи подъеду и сам всё проверю. А ты, голубушка, сдай дела техникам и отправляйся спать, восстанови силы.

– Хорошо, Сергей Федорович.

Он сел на кресло и принялся изучать привезенные полковником папки. Особенно его потрясли исследования некоего Ларионова, посвященные росту плесени в радиоактивных условиях. Он предполагал даже, что плесень может использовать энергию ионизирующего излучения для автотрофного питания. То есть, аналогично фотосинтезу. Отсюда рисовались перспективы чуть ли не заселения Марса за счет плесневых колоний, сосредоточенных вокруг источников радиоактивного излучения…

Нужно запомнить. Очень любопытно. Автотрофное питание у плесени… Питание…

Слово «питание» вызвало, однако, в памяти профессора и куда более прозаичные проблемы, далёкие от фундаментальной науки. Сергей Федорович серьёзно задумался над тем, чтобы как-то пристроить Колю и Машу, потому как без этого выжить было бы крайне трудно. Он достал с полки древнего книжного шкафа нэцкэ, изображающее японского бога Хотэя, и задумчиво начал его рассматривать.

Беда в том, что Маша еще училась на платном отделении Института экономики имени А. Чубайса, и не только не получала снабжения, но еще в течении года должна была вносить плату за своё обучение (что существенно откусывало от зарплаты Сергея Федоровича). Коля, как студент госуниверситета, получал продуктовое снабжение и небольшое денежное содержание, но в любом случае в ситуации, когда его отец арестован, он вряд ли может рассчитывать на какие-то дополнительные средства. А выжить на то, что государство выделяло студентам, было весьма непросто.

Почти синхронно с Сергеем Федоровичем, сидя в кресле в двух метрах от него, но в соседней комнате, о том же мучительно размышлял сам Коля, Только, как говориться, от первого лица.

При университете, где учился Коля, был создан специальный пункт отоваривания продуктовых карточек. Старая бабушка Глаша и пара её не менее великовозрастных подруг, кряхтя и ворча за стареньким электронным бюро, занимались выдачей внушительных на вид коробок. Бабушки были настолько старыми, что едва могли поднять коробку. Но посторонним заходить внутрь маленькой кладовой они не позволяли – сразу же начинали голосить, как стайка перевозбужденных пекинесов.