Владимир Царанцев - Без вести пропавшие солдаты Манштейна. Часть вторая

Генрих закатил длинный монолог, сопровождающийся кивками трёх голов, с обязательными вопросами и ответами, подтверждающих, что их дальнейшая жизнь стала хоть как-то для ребят вырисовываться.

– Генрих, а ты заметил, что на ваши разрисованные боевой раскраской лица никто не обратил никакого внимания? Ни в музее, ни в кафе! Ну, в музее люди интеллигентные, подумали, что приехали спортсмены – боксёры на соревнования в Россию. А в кафе точно подумали, что к ним наведались с дружеским визитом крутые бандиты на обед. Да нет, не бандиты! Худые вы уж больно очень! Пожалели они! Прямо не знаю – кормлю вас, кормлю, и всё без толку! Так, заморыши какие-то! Может, вы в этой своей тучке глистов каких-нибудь подхватили? Или она собрала вас из разобранных на молекулы как-то не так?

– Скажите, пожалуйста, а почему на мемориале нет фамилий солдат, погибших на Курской дуге? – переключился на другую тему Генрих.

– Наших солдат или ваших?

– Ваших, конечно! – с удивлением ответил парень, вытаращив на меня свои глаза от услышанного.

– Ты хоть представляешь, какой величины нужно поставить памятные плиты, чтобы на них уместились все фамилии погибших на этих полях русских солдат и офицеров? У меня вообще складывается такое мнение, что наша планета, где мы с тобой живём, это большой могильник в космосе!

– Но ведь они погибли здесь! Значит, их фамилии должны быть увековечены здесь! И почему вы сказали «русских солдат»? Ведь в Красной армии были солдаты разных национальностей!

– Под словом «русский» подразумевается одно – воин государства Российского, многонационального по своей сути, и ещё потому, что гибель русского воина за землю свою, делает его бессмертным в памяти всего народа страны! Знаешь, у нас есть одна деревня, где её жители создали своими силами сельский мемориал памяти всем погибшим односельчанам, ушедшим на фронт. Там на плитах с фотографиями написаны фамилии больше чем двухсот человек, и очень многие с одной фамилией! Только имена да отчества у них разные. Так-то! Целый род лёг в землю, защищая свою страну от фашистов! Хочешь посмотреть?

– Хочу! – твёрдо ответил Генрих, и в подтверждение ещё и кивнул головой.

– Ну что же, для этого нам придётся ехать в Подольхи, а это далеко. Бензина нам хватит, и мы не голодные. Едем?

– Да! Едем, ведь другого случая может и не быть!

– Ну, тогда поедем другой дорогой, совсем сельской, но тоже хорошей, да и автомашин на ней будет меньше обычного. Так что только вечерком будем дома. Там, в нашей машине, должны остаться яблоки вкусные, но сильно на них не налегайте – останавливаться нигде не буду!

И опять побежала знакомая дорога с лёгким спуском, бросая под колёса машины бесконечную ленту горячего асфальта, и мне уже стало казаться, что наша дорога никогда не закончится. Можно подумать, что над нами постоянно висит этот сгусток невидимого странного тумана и как бы хочет до конца узнать, как его подопечные смогут заново адаптироваться к восстановленной им жизни.

Вот и поворот дороги с грустной «Катюшей», и ребята уже приветствуют её, как старую знакомую, а наша машина-трудяга – весёлой трелью своих клаксонов. Опять потянулись ухоженные свекольные поля и спеющей пшеницы, разделённые километровыми полями с высокой кукурузой или подсолнечником, и дорога с бесконечными подъёмами и спусками Среднерусской возвышенности, с редкими лесочками или кустами по краям оврагов, закрепляющими склоны и не позволяющими им резать черноземные поля.

Парни о чём-то разговаривали между собой, и мне было как-то неуютно слышать рядом с собой незнакомую речь людей, которую я не понимал.

– Генрих, ты когда-нибудь видел красу и гордость Военно-морского флота Германии – линкор «Тирпиц»? Всё-таки Гамбург – портовый город со всякими там доками, верфями и эллингами, в чём я слабо разбираюсь.

– А почему Вас заинтересовал линкор «Тирпиц»? У нас не принято говорить о «Тирпице», если вы не хотите, чтобы вами заинтересовалось гестапо.

– Так, приехали! Мне непонятно, то ли ты картошки с грибами переел и у тебя в животе бурчать стало, то ли на солнышке перегрелся? Какое гестапо? Драть тебя, неука бестолкового, надобно чаще за уши, чтобы хоть помнил что-то! И за какие грехи достался мне такой пленный?

– Я не пленный, а без вести пропавший!

– Это мозги у тебя ещё не вернувшиеся! Я тебе задал простой вопрос – видел ли ты «Тирпиц»? Всё! Больше мне ничего не надо!

– Нет, не видел! А зачем вам «Тирпиц»?

– Нет, порой ты бываешь просто невыносим! Когда приедем домой, я тебя точно скормлю Бладу, так и знай! Я к чему у тебя спросил про «Тирпица»? Может быть, ты сейчас едешь по земле, по какой ходил человек, который поставил крест на твоём «Тирпице»!

– Но я об этом не слышал! Ведь это же трагедия для Германии!

– И однако это так! Сейчас ты всё ещё витаешь в далёком 43-м году, в июле месяце. Хорошо, тогда будем отсчитывать от этой даты. Значит через шесть месяцев и двадцать два дня, то есть десятого февраля сорок четвёртого года, штурман бомбардировщика капитан Проскурин Алексей Иванович, уроженец этой земли, нашёл линкор, который прятался в норвежском Альтен-фьорде, и его бомбы нанесли серьёзные повреждения «Тирпицу», где его дней через десять и добили английские лётчики.

Расстроенный Генрих сообщил ребятам о нашем разговоре, но остальных эта новость как-то не затронула, и они отнеслись к ней довольно спокойно, похрустывая спелыми яблоками.

После очередного подъёма показалось нужное нам село, вольготно раскинувшееся по пологому распадку тремя широкими улицами добротных домов на два хозяина, но чаще на одного собственника, с обязательными гаражами и хозяйскими постройками, хорошо видимыми с дороги, ведущей в село.

Стоявший в центре села мемориал, поставленный не во славу оружия, а в знак памяти и скорби, был когда-то обсажен берёзками, а сейчас здесь вымахавшие высокие деревья, укрывающие в солнечные дни мягкой тенью памятные плиты с фамилиями людей, не вернувшихся с войны домой. А на вертикально стоящих стелах прикреплены фотографии людей, когда-то храни-вшиеся у родственников по семейным альбомам. И никакой помпезности, горящего Вечного огня в бронзовой оправе и дорогого красного гранита, но всегда здесь лежат свежие цветы, и даже просто полевые ромашки. Всегда чисто, как будто и нет рядом деревьев с облетающей листвой, ни мусора, ни загнанной ветром бумажки. Даже на первый взгляд видно, как много людей погибло в этой маленькой деревне, защищавших от лютого зверья эту землю и свой мирный край, своих детей и стариков, своих аистов на крышах домов и свои неубранные поля с колосившейся пшеницей. Вы, читающие эти строки, только посмотрите и вдумайтесь, сколько мужских рук перестало ласкать своих жён и детей, сколько песен не спето на весёлых свадьбах, и посчитайте!