Борис Борисов - «Orbi Universo». Править всем миром

– Вот видите, я же говорил! – обрадовано вскричал Иван, явно энтуазированный такой иллюстрацией своих пророческих слов. – Запомните: Пока три поколения русских профессоров не просидят в Университетах, не делая больше ничего, повторяю по буквам – НИ-ЧЕ-ГО – Николай, Игорь, Харитон, Ульяна, Яков – никаких ваших «великих русских мыслителей» у нас не появится, а будут одни буйные анархо-синдикалисты вдоволь перемешанные нашими домашними подлецами.

А значит…

Иван не успел объяснить что это значит, так как с улицы раздалось громкое:

«Солнышко, солнышко жгучее (бум-буцм-бум)

Колючки, колючки колючие… (бум-бум-бум)…»

…дверь гаража тихонько заскрипела и под напевку детского хора и диджейский микс в светлицу вкатилось Свет Красно Солнышко муж.

– Привет моя Отын-биби, – изрекло Красно Солнышко, – Я на минутку. Привет, Иван Егоров.

Иван было протянул руку для рукопожатия но не встретил взаимности.

– Ну как там русский народ, Иван, какие проблемы есть, – спросил министр тоном, который не предусматривал развернутого ответа.

– Едем в Чехов, там мостовой переход будем закладывать, а потом я устрою им там Освенцим на месте их полигона в Кулаково.

Муж потёр руки, предвкушая образцово-показательную расправу.

– И ещё там детский санаторий будет, там надо организовать хор. И ещё потом совещание. Короче, там и заночую, – улыбнулся Министр и исчез, жуя на ходу и не прощаясь, подняв за собой небольшой вихрь.

Мыслитель немного постоял, глядя на дверь вслед поднятому министром вихрю и опустил снова не пожатую руку.

– До свидания, Пётр Петрович, – наконец сказал он в сторону закрытых ворот. Ворота, прочем, ничего не ответили философу.

Затем Иван Егорович Светлогоров, позамирав немного оживился, выпил ещё водки, потом ещё, и ещё… И наконец, вытаращил глаза и сказал:

– Иду я, вот, Зоя Павловна, и вижу: маленькая – маленькая девочка – совсем маленькая – чистит большую, большую чёрную машину. Маленькая девочка – чёрную машину. И представляете, чем она её чистит? Представляете?!

Зоя Павловна не представляла.

– Своей щёткой. Своей щеткой! Маленькая девочка… Как, как мы это допустили?!

Иван Егорович заплакал.

Зоя поняла, что наливать Ивану Егоровичу больше не стоит.

– Я вот тут прилягу, Зоя, – показал Светлогоров на половичок, – Вот тут, как будет чудесно…

Поняв, что сдвинуть тушу мыслителя без помощи двух-трёх дворников не получится, Зоя смирилась.

Половичок так половичок. В конце концов, не зря же его здесь постелили. Главное, чтобы муж случайно не задавил вечером мыслителя.

Вспомнив супруга Зоя Павловна вздохнула.

Зоя, как и любая женщина, иногда перегибала мужу палку. Муж, как заядлый телец терпел, затем долго терпел, затем терпел ещё, но всему есть предел. Действуя свои острым и слегка раздвоенным в этот момент языком она могла за пять минут как довести мужа до белого каления, так и приголубить потом, без всякой паузы, иногда чередуя процедуру этой закалки неоднократно, действуя в своих корыстных женских целях а иногда и просто так, для тренировки.

Вначале муж топал ногами и пытался доказать что он тут главный, но потерпев в очередной раз полное и абсолютное фиаско, с топотом, от которого иной раз дрожали бетонные перекрытия дома отступал в гараж, где, не сразу попав ключом в замок зажигания заводил свой самый быстрый кар, и, под рев спортивного мотора, раскручивая его до самой красной черты а то и больше скрывался в ночном тумане.

Там, в тумане (почему-то в этот момент всегда был туман, загадка) он долго летал по прилегающей трассе, распугивая попутных дачников своим киловатным светом и грохотом музыки, и иногда доезжал даже до деревни Ершово, где рядом находилась воинская часть ПВО в которой он когда-то служил срочную. Там, стоя перед воротами украшенными эмблемой сделанной ещё к Олимпиаде—80, когда часть маскировали под пионерский лагерь от иностранных шпионов, он успокаивался, вспоминал былое, свой карабин СКС АР-557, номер которого до сих пор помнил наизусть, огорчался, что забыл номер противогаза а также то, что в казарме, путь и с лучшими на земле друзьями все равно хуже, чем дома с женой, путь даже жена и ведьма местами, но ладно ведьма, зато красивая, и вообще.

Так уговорив себя, он возвращался домой, уже без рева а тихонечко, на холостых (фырь-фырь-фырь) заезжал в гараж, там немного выпивал, а иногда даже и множечко выпивал, а Зоя уже лежала в постели и слегка волновалась, не перегнула ли она на этот раз палку мужу черсчур , но в ночи и полной надмосковной тишине наконец слышала шум гаражных ворот и волновалась затем уже о другом

А потом они возлежали на ложе, и она возбуждающе шептала ему на ушко: «Петенька, мой петушок…» и трогала за самое дорогое, а он в ответ тоже шептал таким таинственным нежным шопотом: «Мышка моя розовая, любимая моя поросёночка…» и кончиками шероховатых пальцев тихонечко исследовал бюст, хотя и знал там все пупырышки наизусть, но мало ли, надо же проверить, мало ли что.

И оба были совершенно, совершенно счастливы.

Лета одна тысяча девятьсот девяносто четвёртого года, Крым, Гурзуф

Ведьмочкой Зоя стала не просто так, а в Крыму. Дело было так. Как раз в этот год, а дело было где-то в средине 90-х, и Зое как раз недавно исполнилось 14 лет, тётушка вдруг заявила, что это они всё в Счастье и в Счастье, не надоело ли ей Счастье, и ей уже четырнадцать и пора от счастья-то отвыкать, и они поехали в Крым, не сказав даже маме.

Потом они конечно позвонили и сказали, что мы в Гурзуфе, устроились хорошо и все в порядке, но это потом. А пока они поселились в доме 19 по Ленинградской улице, повыше немного от приморского домика Антона Павловича Чехова, которого тётя очень уважала, в старом-старом доме, в комнате с отдельным входом, где первый этаж был поднутрён прямо в скалу, упираясь глухой стеной в Ленинградскую улицу, а на сторону моря выходила крохотная кухня-веранда, и было там поэтому всегда прохладно даже и без всякого кондинционера, умели же раньше строить.

Хозяйка, как оказалось, работала в местном Водоканале, как и Зоина мама, целыми днями пропадала на работе, и они были предоставлены самим себе, ходили на чеховский пляжик по дорожке налево, или на городской – направо, а по дороге надо было обязательно почесать-почесать-почесать самого толстого в мире кота, обитавшего в соседнем доме, который не возражал.