Борис Борисов - «Orbi Universo». Править всем миром

Однако выяснилось, что путь их далеко не окончен. Широким балетным жестом проводник раздвинул створки шкафа, но тот оказался пуст: вместо желанных одеял там обнаружилась лишь большая картина в золочёной раме, изображавшая зажженный очаг с рваной дырой посредине, словно картину только что проткнули острой палкой, а за картиной – массивная деревянная дверь грубо срубленная из двух широких дубовых досок, почерневшая и укреплённая полосами кованого железа, сбитыми таким же доисторическими гвоздями ручной выделки с квадратными черными шляпками. Да и сама стена белого известняка, открывшаяся за створками шкафа резко отличалась от всего остального: стена явно не принадлежала этому зданию, и даже веку его постройки. Картину отодвинули, лязгнул кованый засов и дверь со скрипом неохотно поддалась проводнику. Из темноты пахнуло палёной смолой и серой, и за дверью обнаружился узкий тёмный арочный проход и лестница вниз со ступенями для человеков-великанов рублеными из того же белого камня.

Все это напоминало уже не «Мюръ и Мерилизъ» а скорее времена Ивана Третьего, где стены новые вставали на белые камни старого Кремля. Министр оглянулся на жену. Нет, нет, её ровно ничего не смущало, и она толпилась у входа, создавая небольшую толкучку из себя одной, стараясь скорее спуститься вниз, но там было круто. Оставалось безропотно следовать за провожатым. В подвал, так в подвал.

Министр был женат на Зое вторым браком. Ранее, когда он был моложе и решительней, и ещё пытался заниматься частным бизнесом, то посылал за покупками свою первую жену с личным шофёром, что экономило ему кучу времени. Однако узнав, что они там не только покупки совершают, уволил и жену и шофера, и с тех пор таких ошибок более не совершал. Семейные обязанности тяжки, но совершать их лучше самому. Даже если ты «владеешь всем миром».

Министр любил свою жену, но слегка опасался, не без оснований подозревая в ней ведьму, поэтому разумно предпочитал лишний раз с ней не спорить. Самое страшное и ужасное что он мог сказать жене после пары часов женского монолога – «Дорогая моя, любимая моя, поросёночек мой розовый, я подарю тебе половину этого мира, если ты немедленно замолочишь. Заткнись, пожалуйста». Супруга знала, что если её монолог будет продолжен то муж уйдёт в гараж, и либо уедет, либо вернётся оттуда столь вдохновлённый выдержанным ирландским самогоном, что перестанет воспринимать её умные мысли вообще. Но разве женщина может остановиться, даже за полмира? Тут и целого мира мало.

За этими размышлениями они спустились по лестнице, причем Зоя смело карабкалась по ступеням сама, прошли арочным коридором сложенным из крупного кирпича («Похоже на старую ливнёвку, – подумал Министр, – К Неглинной идём») и незаметно дошли до цели, довольно пыльного и большого подземного каземата, освещенного лишь светом четырёх факелов стоящих в нишах стен в кованых ажурных стаканах. Из центра сводчатого потока вверх на неизвестную высоту, потерянную глазом в темноте шел круглый кирпичный лаз, откуда слегка доносился шум зимнего города, а на все четыре стороны шли ровно такие же проходы, каким они прибыли к месту событий. («Нет, не ливнёвка , – подумал Министр, – Тут что-то посложней») В центре каземата прямо на новеньком, пахнущем свежестроганой новогодней елкой европоддоне лежал мешок значительных размеров, размеров несколько больших, чем обычно ожидают от одеяла. Странным образом его что-то подсвечивало сверху, хотя лаз над ним был совершено тёмным. «Ультрафиолет? – подумал искушенный в ночной жизни министр, – Лазеры?», и подошел поближе, посмотреть.

Мешок этот уже сам по себе был вполне необычен, и определённо являлся художественным артефактом: кроме размера, ткань, из которого он был сшит нельзя было вполне назвать тканью. Похож он был скорее на те старые джутовые мешки, в которых во времена стародавние на скрипучих парусниках везли с Востока колониальные товары , но скручен был не из ниток, а из тонких джутовых вервей, и прошит по периметру настоящим манильским тросом, шершавым и волосатым, как кокосовая пальма. Трос по углам превращался в большие удобные петли, за которые, по всей видимости, мешок можно было легко переносить с помощью четырёх невольниц. Он мешка неуловимо пахло хорошим кофе, кокосом и черными рабами.

– Обычно такой товар не продаётся, – извиняющим тоном сзади заскрипел голос проводника, – но сегодня необычный день… Тату сделано в полдень, 12 декабря 12 года … 28 мухаррама 1434 года Хиджры… плюс ровно девять дней… Следующий раз возможен только через тысячу лет. Это эксклюзив.

Впрочем, то что это эксклюзив было видно с полувзгляда. На ординарных вещах обычно не вышивают вручную герб золотыми нитями, с камнями в коронах. Трехглавый коронованный орёл цепко держал в лапах петлистую двуглавую змею, проглатывающую одной головой серую мышь, а другой мудрую жабу, внизу в волнах плескалась рыба с двумя головами, причем одна из них вместо хвоста, а длинный латинский девиз окружал весь этот непонятный непосвященному в тайны Каббалы и клип-арта зоопарк, впрочем, не совсем читаемый, в котором, однако, явственно угадывалось слово: «Orbi». Венчал композицию узнаваемый глаз в треугольнике. Впрочем, треугольников на самом деле было два, золотой, и едва видимый серебряный, которые пересекаясь составляли вместе полный шестиугольник. Глаз в шестиугольнике смотрел строго и поблескивал круглым нефритовым зрачком с золотой вставкой сбоку.

– Смотреть будете?

Конечно же, решили посмотреть. Конец манильского каната был завязан сложным узлом, который их спутник развязал одним быстрым движением руки, потянув где надо, и распустил петли с одной стороны мешка. Одеяло не обмануло ожиданий. Шитое внизу натуральным шелком, таким, что рука скользила как бы не встречая ничего на своём пути, поверху оно выглядело плетёнкой из грубых джутовых нитей, но именно «как бы» и понять, что поверхность одеяла совершенно, абсолютно гладкая, столь же гладкая, как и изнанка, можно было только потрогав его рукой. В середине полотна красовался ровно тот же герб, как и на мешковине, но без камней, и шитый гораздо более тонким шитьём. Герб, казалось, немного парил над одеялом, не касаясь его, а лишь отбрасывая тень, а змея даже немного шевелилась. Мышь так та вообще вовсю дергала золотым хвостом.

Списав этот эффект на необычность освещения (а факелы, как только они вошли в каземат замигали, забились, и свет их стал каким-то синим, с лиловым оттенком), министр полез в карман.

– Сколько, – спросил он, доставая бумажник.

– Вы уже рассчитались, Пётр Петрович, – безапелляционным тоном произнес их проводник, и впервые посмотрел министру прямо в глаза. – Плата с вас уже взята. Et potest esse quod factum est.