Николоз Дроздов - Две повести о любви и отчаянии

– Что это значит: «критические дни»?

– Согласно физиологии человека, специфические дни у женщин, – ответил он.

Я ничего не понял…

Когда съемки закончились, и массовка разбрелась, Нодар наступил в песке на кем-то забытый или утерянный кожаный коричневый портмоне. Открыл его при мне, внутри была губная помада, небольшая косметичка и десятирублевая купюра. Пошел к Симону, попросил объявить в свои динамики, что, мол, найден кошелек и что он у администратора группы. Симон так и сделал. Вскоре подошла девушка.

Нодар спросил:

– Ваш кошелек, он из чего?

Она ответила:

– Из заменителя кожи.

– Какого цвета?

– Коричневого.

– А что в нем было?

– Губная помада, косметичка и двадцать рублей.

Нодар аж онемел. Потом сказал ей: минутку! Пошарив в карманах, нашел пятерку, попросил у меня еще пять, и вручил собранную таким образом сумму владелице вместе со злосчастным кошельком, внутри которого лежала десятка. Девушка, лишь взглянув на портмоне, тут же его вернула вместе с деньгами. – Простите, но это не мой, – сказала.

У Нодара, будто камень с души свалился. Ведь он добавлял эти самые десять рублей из чувства самоуважения, ради того, чтобы, не дай бог, кто-нибудь из нас не подумал, что половину найденных пропил или прикарманил. Слишком порядочный был человек, этот выпивоха и полный достоинства, точно какой-то принц голубых кровей, хотя, на генеалогическом древе его рода найти таких было нелегко. Сам Нодар, когда находился в сильном подпитии, обычно просил присутствующих на секунду замолчать, поднимал вверх указательный палец и произносил: – Я сын сапожника, сыном сапожника и умру! Своим происхождением очень даже гордился.

А владелица кошелька все-таки объявилась. Отдыхала девушка из Омска на Пицунде и приезжала с подругами в тот самый день, чтобы понаблюдать за съемками. После ей кто-то сообщил о найденной пропаже. Она получила все в целостности и сохранности и, поблагодарив Нодара, угостила мороженым, которое он не употреблял с самого детства, даже изъявила желание остаться с ним, чтобы потом потанцевать. Нодар, однако, от танцев учтиво отказался, ибо не переваривал их, как и мороженое, хотя девушка ему была явно не безразлична. Владея русским далеко не в совершенстве, он сделал ей комплимент: – Вы пьяница? – спросил. Она захохотала: – С чего вы взяли? – Руки красивые, – ответил Нодар. Он подразумевал под сказанным игру на фортепиано, и девушка из Омска это поняла. – Нет, я не пьяница, – сказала, – но выпить иногда люблю. Тогда он пригласил ее отведать чачи, местной шестидесятиградусной виноградной водки, и девушка с удовольствием согласилась. Классический дуэт Нодара с Чичико был преобразован в трио. Буфетчик духана «У озера», в котором проходило их дневное возлияние, божился, что женщина влила в себя чачи больше, чем оба мужчины, вместе взятые.

Ближе к вечеру эту троицу, занимающуюся распеванием преимущественно русских песен, можно было лицезреть в кабинке самого знаменитого в Алахадзе «железного коня на резинах», двигающегося по пересеченной местности под традиционный лай эскорта собак. Причем, управление им взяла на себя девушка из Омска. Она же, некоторое время спустя, когда голоса мужского дуэта приумолкли, вернула трактор в исходную точку мотопробега и, заглушив двигатель, вытащила из кабины обоих, абсолютно недееспособных партнеров по пению. Тракториста внесла в дом и вызвалась помочь его супруге донести до кровати, приятно ту удивив. После, уложив в постель и администратора, обе вернулись на кухню, где Цира, выставив на стол графин вина с закуской и фруктами, проболтала с девушкой из Омска по имени Мария, часа два, прежде чем та отошла ко сну, разделив ложе с Нодаром.

Коробки с отснятой пленкой раз в десять дней операторская команда складывала в яуф и с Юрой отправляла на поезде в Тбилиси. Там негатив проявляли и печатали позитив, тремя днями позже, Юра возвращался обратно. Широкоэкранный формат нашего фильма нуждался в особой оптике, в клубе села Алахадзе, таковой, естественно не имелось, поэтому для просмотра материала приходилось ездить в Гагры. За двадцать с лишним километров, поздно вечером, когда в кинотеатре «Сухуми» заканчивался последний сеанс. Где-то к половине двенадцатого.

Юра вернулся, и Сократ вместе с Кокой, Тедо, Мерабом, Темуром и Медеей готовились отправиться на данный «закрытый» для остальных просмотр. Я, чуть ли ни став на колени, напросился поехать с ними. «Адский водила», ни проронивший за всю дорогу ни слова, доставил нас на место. Войдя в пустой большущий зал, все разом чуть не задохнулись, такая стояла там вонь и духота. Противогазы явно не помешали бы. Но их у нас не было. Мы расселись, вспыхнул экран и пошли, сменяя друг друга нескончаемые дубли сцен: Мераб и Медея, Медея и Темур, Темур и Мераб, потом отдельно Медея, Темур, Мераб, причем звука ведь не было, они на экране только рты открывали. Далее следовали кадры уже без их разговоров, крупные планы, средние планы, обратные точки. Мераб своей мускулатурой вызывал восхищение женских особей из массовки. Темур почему-то смазывал себя кремом для загара. Медея, лежавшая под зонтом, поднималась на ноги, оглядывалась по сторонам, как бы желая увидеть кого-то, так и не увидев, снова опускалась на песок. На восьмом или девятом дубле повернула лицо к камере и я, безо всякого звука, внятно услышал то, что она произнесла: «Хватит, е*и вашу мать!». Были проезды камеры по пляжу, снятые с операторского крана наезды на актеров и отъезды от них же, пейзажи заката в фантастических красках, это когда солнце опускалось в море. Они мне понравились больше всего среди увиденного но, в общем – скука была страшная. Помню, именно тогда я серьезно засомневался в правильности своего выбора, подумав: неужели это и есть – кино?..

И вот появилось на экране именно то, на что, разинув рот, глазел я в самый первый свой день пребывания на съемках – рожденная из пены выходила на берег. Однако как раз в момент кульминации моего интереса к картинке на экране, глаза мои неожиданно были плотно прикрыты двумя ладонями, и одновременно с этим актом принуждения, я услышал шепотом сказанное: «молчи». Медея до того сидела где-то сбоку, я даже не заметил, как она оказалась позади меня. Совершив пару вращательных движений головой, я все равно не смог высвободиться, да, честно говоря, и не особенно хотелось вновь становиться зрячим – ее руки, как бы обнимающие мое лицо вызвали во мне какое-то приятное оцепенение. Одно лишь было непонятно, зачем она это делала. Так длилось сколько-то времени, пока, видимо, не прошли все дубли этого самого кадра, тогда она меня из своих «объятий» и выпустила. Я обернулся к ней, но она, приложив палец к губам, лишь снова шепотом произнесла: «тсс!..»