Владимир Хрулёв - Новое безумие (начало) в России

Надо думать, что варяги имели представление и, наверное, полное, о славянах, поскольку соседствовали и враждовали немало. Их внешний облик был приятен, они были стройны, высоки ростом, мужественны и приятны лицом, загорелы, даже казались смуглыми и все без исключения были русые. Однако они не утруждали себя заботой о своей наружности. Неопрятными, в грязи могли показаться в многочисленных собраниях людей чужого племени. Вместе с тем об их отваге ходили легенды. Древнее оружие славян состояло в мечах, дротиках, стрелах, намазанных ядом и в больших тяжёлых щитах.

Все народы, в том числе народы языческой культуры, оберегают свою веру как могут, видя в ней наследие своих отцов и самые грубые её проявления и сама жестокость не кажется им таковой, напротив, она так же освящена памятью. И славяне отвергали христианство в течение многих столетий. Задолго до Ольги и Владимира в христианство славян хотели обратить немецкие проповедники, но устрашённые их дикостью, отказались от этой мысли. И с другой стороны, славяне ненавидели христиан и христианство и прекращали торговые связи с ними, а священников христиан приносили в жертву своим деревянным и золочёным сусальным золотом из Византии, идолам.

А мы и не замечаем, как зарождаются среди нас и размножаются в историческом множестве упыри. И находим в славном историческом развитии, если и приходится с чем-то согласиться, то лишь с ошибками всё того же исторического непонимания отдельных наших государственных деятелей, совершающих (совершивших) эти ошибки. За преступления эти действия мы никогда не признаем. Тогда как их преступления равны преступлениям, когда эти упыри питались бы человечиной. Это тогда, когда общество людей земли покрыто цивилизационными отношениями как океанской волной на десятки, сотни метров глубины и выбраться из этой волны, казалось бы, нет никакой возможности никакому упырю. Но нет! И видим, и ужасаемся, и потворствуем упырям. Что это? Почему? Ответа нет. Или ответ многословен, его не понять, тем и потворствуем.

Вон как рассуждает внук этого упыря про своего деда: старик Молотов Вячеслав Михайлович, несомненно, один из упырей сталинской клики, прав, как ижевский охотничий карабин, не знающий осечки. И я, как и он, его внук, если говорить от имени внука, никогда не ездил ни в какие Италии или куда-то ещё, чтобы позагорать и отдохнуть на солнышке. Зачем? У нас в Крыму или в Сочи лучшие в мире солнце и море. А главное, здесь все мои друзья. В моей телефонной книжке что-то около ста пятидесяти номеров. Вот уже сорок лет, как я не набирал номера, не значащегося в ней. Наш круг – здесь, возле мест, где отдыхает Вождь, не тот, который изгнан из Мавзолея, а сегодняшний, ловкий и циничный, ещё только думающий о бессмертии. А Молотов Вячеслав Михайлович – верный друг своего Вождя на многие годы, навсегда, что доказано временем, а Никонов Вячеслав, внук Вячеслава Михайловича – продолжатель политической карьеры рода Молотовых. Но это всё в будущем, а пока Вячеслав Михайлович получил кличку от Вождя «чугунная жопа». А я, его внучок, изредка вспоминаю деда и преуспел в своих воспоминаниях – в новом времени. Знатоки политэкономии всё знают о «зимней столице мирового капитала», внук весь в былом, он пытается вызвать духов, канувших в Лету. Рядом с ними, с канувшими, часов не наблюдают, но не от избытка счастья, но от страха перед часом расплаты. Неизбежной расплаты, как сама смерть, но без погребения избранных людей. Оставляя их на земле привидениями, тенями, пугая жизнь в простых домах и богатых замках, под плакучими ивами по берегам рек и озёр.

Иосиф Виссарионович скучал без посиделок в Кунцево вместе со своими верными опричниками, временами казавшимися ему неотличимыми от деревенских дурачков или известных всем в городе городских сумасшедших. Только стоит внимательно посмотреть на Никиту или Лазаря, становится ясным, как быть с такими, как поступить, не особо беспокоясь об отношениях в ответ. Достаточно пригласить к застолью на посиделки возле себя или напротив за столом.

Первым прибыл Министр иностранных дел Вячеслав Михайлович Молотов. Под усами скривил добрую улыбку и собрал морщинки в уголках глаз. Вождь понимал это выражение лица и в ответ тоже сдержанно улыбнулся и трубкой зажатой в ладони указал на кресло рядом с собой:

– Присаживайся рядом.

– С-с-спасибо, Иосиф В-в-виссарионович.

– Сейчас подойдут другие товарищи, и мы сядем за стол в узком кругу, обсудим, как думаю, важный вопрос в управлении государством.

Возникла, как всегда в подобных случаях, когда бонза оказывался наедине с Вождём, тишина, исходящая от Иосифа Виссарионовича. Человек ждал чего-то, чего сам себе объяснить не мог. Что в этой тишине прячется, может, гром грянет, и не успеешь перекреститься? И страх невольно заморозит голову и сердце. Но ничего этого не происходило с Вячеславом Михайловичем, казалось бы. Руки его не холодели без причины, сердце билось ровно, и кондрашка не туманила голову. Вячеслав Михайлович молчал, потому что был молчалив поневоле – он очень сильно заикался. А Вождь, зная этот его недуг, был снисходителен и не переставал быть к нему уважительным и сейчас, сегодня и больше никогда не спросит тихим голосом, затянувшись своей трубкой:

– Ты когда к Рузвельту ездил?

– Гм-м. З-з-зима к-к-онч-чилась. В-в-в н-нач-чале л-лета с-с-сорок в-в-второго. К-к-кажется, что в м-м-мае.

– Забудь об этом, Михайлович, – о нашем разговоре. Я просто спросил тебя о наших государственных делах в годы войны. Написал бы мемуары, а народ бы прочитал обо всей правде. Кстати, ты и к Черчиллю наведывался о втором фронте договариваться в это же время?

– Д-да, Иосиф В-в-ви-сса-рионович, так.

Вячеслав Михайлович Молотов, 55-летний министр иностранных дел, сидел перед Вождём свободно, без потливости от напряжения, вовсе не ожидая и не боясь от него вопросов и ничто не подползало, не подкрадывалось к нему в этой ярко освещённой комнате, не хватало его за горло и не душило косматой лапой. Но в то же время Вячеслав Михайлович, чувствовал, что не имеет силы первому вступить в разговор с Вождём, а если бы Вождь обратился первым, как сейчас, то ничего бы не изменилось в его поведении – в обморок не упал бы со страху и не взвился бы в любовно-патриотическом возбуждении. Да и не привык он этого делать – заметно заикался и не хотел свой недостаток лишний раз напоминать Вождю. Вождь неожиданно рассмеялся по-доброму, не рассмеялся, а хохотнул по-приятельски, а Вячеслав Михайлович приготовился внимать.

Но вдруг всё изменилось, и всё стало по-прежнему. Вождь тихонько ласкал трубку, грел в ладони и осторожно прибавлял жару в тлении табака, негустой, приятно пахучий сизый дым улавливался Вячеславом Михайловичем как запах, как суть самого, Вождя и он умильно смотрел на него и думал: «Иначе решить не могу. Не могу вернуться в мир, оскорбляющий бездействием, чтобы жить, как все живут, без служения ему, и партии, и отечеству, что может погубить не только Советский Союз, но и всё его дело. Нет, я не покину его, не предам. Хоть я сейчас как на острие ножа, который разрезает меня пополам под собственной тяжестью. Знаю, что раз ошибёшься – второй раз не поправишь. И он, второй раз, тебе не потребуется. Нет, очевидно, что я уверен в этом человеке, он мне, определённо, нравится. И я люблю его, как гениального моего товарища, который уже возвратился после бесовских дней и ночей красным солнышком со своей ратью, только что показавшей себя на Красной площади возле Мавзолея, и далее он восстановит всю истину в Европе, потом в мире. И все народы придут к нему поклониться, и вот все они уже при дверях».