Владимир Хрулёв - Новое безумие (начало) в России

Вячеслав Михайлович не заметил своей благостной улыбки на лице – так был увлечён тихим общением с Вождём.

Наконец за дверями в столовую, где-то при входе в дачный дом, послышались осторожные шаги не одного человека и тихие голоса.

Дверь в столовую бесшумно отворилась и в столовую бочком как-то не вошёл, а проник генерал Власик. Осторожно закрыв за собой дверь, он и шага не сделал вперёд, а, вытянувшись в струнку, начал было декламировать: «Ожидают приглашения войти…»

Но Иосиф Виссарионович остановил доклад Власика, всего лишь подняв руку и коротко сказал: «Пусть входят, не стесняются. Мы заждались».

И вереницей, один за другим, стали влезать в столовую, сразу останавливаясь перед глазами Вождя, образуя толпу из постаревших и ожиревших бонз. Иосиф Виссарионович рассматривал каждого из них как портрет и после каждого рассмотрения кандидатуры (куда-нибудь, наверное, сгодится) делал еле заметное движение рукой с зажатой в ладони трубкой – здравствуй, проходи. Здравствуй, проходи. Здравствуй, проходи.

– Я сижу вот здесь, – сказал Иосиф Виссарионович, подойдя к торцу стола, который был давно сервирован. – На противоположном торце никого нет. Нас здесь не так много, чтобы занять и то место. А вот здесь, слева от меня, сядет Лаврентий Павлович. Справа – Георгий Максимилианович. Остальные по своему выбору. Присаживайтесь, товарищи.

Все расселись по своим местам и обратили взгляды на Вождя, который, казалось, не собирался садиться, а продолжал стоять возле стула, задвинутого под стол.

– Ну что же, товарищи. Я не устаю поздравлять всех вас с одержанной Великой Победой человечества над фашистской чумой.

Сказал эти слова Вождь и шагнул мягким шагом в сторону вокруг стола, за спину усевшимся. И, остановившись за спиной Лазаря Моисеевича, добавил к сказанному:

– Поскольку к человечеству я отношу и весь наш советский строй, и всё наше советское общество с его армией и флотом, то я в первую очередь поздравляю их, армию и флот, и весь наш народ во главе с великим русским народом, а значит, и вас, товарищи, представляющих руководство нашим государством – Союз Советских Социалистических Республик. Прошу наполнить ваши бокалы и под этот тост выпьем за нашу Победу. Ура, товарищи!

Ура получилось нестройным. Вождь и не ждал за столом воинственного атакующего крика, но получилось какое-то жалкое и неубедительное ура. И Вождь крепко поставил свой фужер на стол с недопитой «Хванчкарой», и ему захотелось что-то говорить и говорить этим непонятливым людям. Но почему-то не понятными для них словами. И он продолжал с обидой на них, непонимающих:

– Говорят, в конце концов правда восторжествует. Но это неправда! Вот ведь фокус. Этого, в конце концов, не дождаться, кроме того, что это неправда. Говорить правду – скорее всего, это привычка, приобретённая где-то в детстве. А сейчас правде тебя никто не научит, правду в тебе никто не воспитает. А много ли правды в нас? В каждом из нас, руководителей государства? Можно сказать, что почти её нет. Но зато много, с избытком, лжи. А разве вы думаете по-другому? Вот вы, Михаил Иванович, что думаете о наших лжецах?

Михаил Иванович, похожий на сельского старосту из какого-нибудь ивановского села Ильинское в неглаженной рубашке из хлопчатобумажной чесучи под плохо сшитым мешковатым пиджаком из той же ткани, выделялся своим благообразным видом, а небольшая бородка, свисающая клином, придавала ему вид затрапезный и требовала удивления присутствующей публики. Но никто удивления не проявлял, знали и не понимали Вождя, зачем этот скоморох ему понадобился?

– Я бы спросил у Михаила Ивановича, может, я зря помиловал его жену Лорберг Екатерину Ивановну, осуждённую на 15-летний срок пребывания в исправительно-трудовой колонии и отбывшую наказание лишь менее половины назначенного? – спосил Вождь у «всесоюзного старосты», стоя у него за спиной. – Не помиловал, так и не знала бы Екатерина Ивановна о любви Михаила Ивановича к кордебалету Большого театра.

И тут все оживились. А Лаврентий Павлович, осмелившись, потянулся за бутылкой «Столичной».

– Ну, староста, поделись девочками!

А Михаил Иванович вспомнил свои ночные мысли и почувствовал в душе спокойную решимость не поддаваться колкостям Лаврентия и этим презрительным ухмылкам за столом. Но его выручил Вождь:

– Может, оставим в покое нашего любвеобильного старосту? Вы же все забыли о накрытом столе перед вами, вы же сами не откажетесь от какой-нибудь молоденькой потаскушки. Не так ли? – спросил Иосиф Виссарионович. Не называя и не выделяя никого.

И все разом примолкли.

8

После не жарких, но всё-таки тёплых летних дней, вдруг опять холод, вдруг опять зима. А по календарю лето только началось. Лето в Кунцево шумит лесом и дождём. И прохладой, похожей на зимний холод. В середине дня явился по вызову Василий. Был он свеж и приятен в шутках. Громко возражал охранникам, когда они не проронили ни слова и готовы были исполнить любое его желание или прихоть. Говорил, радуясь себе, счастливому в своём здоровье:

– Это меня не касается. Мне до вас дела нет никакого.

Потом разразился упрёками за то, что охрана будто бы наговаривает на него отцу.

– Как вам не стыдно, товарищ генерал! – чуть не плача оправдывался комендант дачи. – Пощадите хоть нашу честь. Вы обвиняете нас в стукачестве.

– Вы забываете, полковник, что война закончилась, и наступило послевоенное время, а с ним закончилось и время стукачей!

И Василий скрылся, поспешая к отцу за примирением. Подойдя к полуоткрытой двери в кабинет Вождя, он увидел нечаянно в зеркале, что он сидит в кресле и курит трубку, видимо, ждёт его. И услышав шаги сына, бросив взгляд на дверь, где в зеркале, так же как он увидел отца, так сейчас Вождь увидел сына. Он как-то тяжело встал и тяжёлой походкой направился к дверям.

Пока Вождь сидел в кресле у дверей в кабинет и ждал сына, то ему приходили на ум разные мысли, очень не оправдательные, хотя ему так хотелось видеть сына своим и любимым. Но тот был каким-то не своим, непонятным и необъяснимым.

– Может быть, я несправедлив к нему? Может быть, он действительно не то, что кажется? – думал Вождь вслух, бродя по кабинету, выглядывая в окно его приезд, садясь в кресло и снова вставая и снова кружа по кабинету. – Мне кажется, что это самый скрытный из людей, которых я знаю. И это мой сын! Когда он не пьян, сидит в отдалении от всего со своими старыми друзьями за авиационными моделями и научными изданиями. Когда он пьян, то с теми же друзьями пьёт беспробудно по всем ресторанам Москвы и буянит в комендатуре или в отделении милиции.

Василий довольно долго, до неприличия, стоял у приоткрытой двери, смотря на отца. И когда отец увидел его, а это нетрудно было догадаться по его лицу, то постучал костяшками пальцев: