Анна Емельянова - Пантелеимон

– Спасибо, Евфрасин, – молвил Евстрогий. – Вы убедитесь, что я говорю вам правду. Мой мальчик очень талантливый.

Удовлетворенно склонив голову, Евфросин подозвал своего раба, который дежурил на террасе в ожидании распоряжений, и приказал подать прохладного вина.

Когда кубки были наполнены, Евстрогий поднял свой, провозгласив:

– Не зря говорят, что вы самый достойный человек при дворе!

Лукаво усмехнувшись, Евфросин не удержался от тяжелого вздоха.

– Я благодарен вам! – сказал Евстрогий, осушив вино.

– Не торопитесь меня благодарить, – возразил врач.

– Поверьте, что встретившись с моим сыном, вы обязательно возьмете его в школу, – ответил Евстрогий и встал с дивана.

– С радостью поддержку его, – пробормотал Евфросин, стараясь вспомнить отпрыска Евстрогия. В его голове всплыл образ невысокого худого юноши, которого он видел всего пару раз на городских улицах.

Попрощавшись с врачом, Евстрогий направился к дверям. Проследовав в сопровождении Вассоя через галерею, спустившись по лестнице и перейдя вестибюль, он вновь вышел во двор.

– Теперь мы идем к торговцу тканями! – сказал он удовлетворенно.

Вассой покорно отправился вместе с ним в соседний квартал, где продавали самые ценные персидские ткани. Евстрогий сделал в лавках покупки и лишь после этого, нагрузив Вассоя, засобирался домой.

– Моему сыну понадобится новая одежда, когда он будет принят Евфросином в школу, – говорил он.

Вассой подумал о том, что молодой господин всегда был равнодушен к одеяниям, но ничего не сказал Евстрогию.

По возвращении домой, Евстрогий послал слугу к местному портному и передал свою просьбу прийти к нему через несколько дней.

Евстрогий чувствовал огромное воодушевление. Перед его сыном открывались новые возможности, и это доставляло ему самую искреннюю радость.

В глубине сада послышался смех. Два раба, пришедшие от соседа Евстрогия, проследовали по узкой дорожке в ту часть базальтового здания, где жила прислуга. Их силуэты на миг выхватил свет масляных ламп, горящих на крыльце. По губам Вассоя скользнула насмешливая улыбка. За годы службы в доме Евстрогия он так и не завел себе друзей. Одиночество мучило его. Но он обладал натурой слишком стеснительной, чтобы быть навязчивым. В отношениях с окружающими его всегда останавливает смущение. А между тем вокруг рабы умели весело проводить время.

Проводив их взглядом, он вновь поднимает глаза к небу. Он крепко зажмурился, ловя порыв ветра. До его слуха доносится отдаленный плеск волн. Дом Евстрогия расположен недалеко от морского берега.

– Судя по всему, в жизни господина грядут большие перемены, – сказал подошедший к Вассою раб средних лет. Он тоже был сирийцем.

– Верно, Лаврсатяй, – ответил Вассой. – Ведь Евстрогий договорился с придворным врачом о том, чтобы тот принял завтра у себя нашего Пантолеона.

– Неужели Пантолеон будет учиться в школе Евфрасина? – удивился Лаврсатяй и сел рядом с Вассоем.

– Вероятно, Евфрасин примет его к себе.

– Это было бы замечательно! Пантолеон очень умный мальчик!

По доброму лицу Лаврсатяя проскользнула улыбка. Вассой знал, что он с теплотой относится к Пантолеону. Юноша вырос на его глазах. Лаврсатяй часто присматривал за ним, сопровождал во время прогулок его мать Еввулу. К тому же нрав у раба был дружелюбный, честный и открытый.

– Да, ты относишься к нему, как к собственному сыну, Лаврсатяй! – молвил Вассой.

– Еще бы! Я помню его ребенком! Когда меня только подарили Евстрогию, мальчику едва исполнился год. Евстрогий в ту пору не был любящим отцом. Все его чувства принадлежали Еввуле! Он сходил по ней с ума! Да и как можно было устоять перед прекрасной внешностью это молодой женщины! Ее изысканное лицо с тонкими чертами заставляло мужчин трепетать! К тому же она была доброй… Еввула обладала властью над пылким сердцем своего мужа. Но она умерла. Ты уже в то время служил у нас. Евстрогий ожесточился после ее смерти, утратил веселый нрав, стал нелюдим. Но именно тогда и пробудились в нем горячие чувства к сыну. Видишь ли, Вассой, каждый человек так устроен, что ему нужно кого-нибудь любить. Эта потребность наших сердец. В глубине души Евстрогий до сих пор любит жену, но, поскольку кроме Пантолеона рядом с ним больше никого не осталось, он загорелся той самой отеческой любовью, что прежде была ему неведома.

– Я почти ничего не знаю о любви, – смущенно поморщился Вассой, вспомнив Еввулу.

– Не может быть! – воскликнул Лаврсатяй. – В таком случае ты многое потерял, ибо любовь дает нам ни с чем несравнимые ощущения. Любовь – самое грандиозное чувство, способное воспламенить душу. Конечно, она принимает различные виды. Иногда это отеческая любовь. А подчас мы испытываем любовь к женщине. В то же время существует еще и любовь к друзьям.

– Я не познал ее, – повторил Вассой. – В детстве я видел лишь обиды, боль, лишения. Тяжела участь раба. Попав в дом Евстрогия, я приобрел господина вполне справедливого, но счастья я не испытываю.

– А в чем для тебя заключается счастье? – оинтересовался Лаврсатяй.

Вассой шумно вздохнул.

– Найти все то, о чем ты только что говорил, – сказал он. – Встретить все виды человеческой любви.

– Их встречают немногие люди, – снисходительно произнес Лаврсатяй.

Его широкое загорелое лицо, лоб с залысинами, тонкие губы ярко озаряла луна, вышедшая из-за кроны раскидистой пальмы. Он вновь улыбался.

– А ты встречал? – резко спросил Вассой.

– О, да. – произнес Лаврсатяй. – В Пантолеоне я нашел юношу, коего полюбил не как господина, а как ребенка. А в прошлом я знал любовь женщин. И у меня всегда было много друзей, которых я тоже любил.

– Тогда ты, наверное, счастлив?

– Вероятно, да. Меня можно назвать счастливым человеком.

– И твоему счастью не мешает даже то, что ты раб?

– Похлопав Вассоя по плечу, Лаврсатяй поднялся со ступенек.

– Не всегда свобода человека заключается в его общественном положении.

Оставив Вассоя, он взял одну из масляных ламп и скрылся в доме. Вновь подняв взор к звездам, сиявшим сквозь ветви деревьев, Вассой подумал о том, что услышал от Лаврсатяя. Конечно, он всегда знал, что этот зрелый человек большую часть жизни проведший в услужении у Еввулы, глубоко любит ее сына. Но для Вассоя его рассуждения о различных видах, которые принимает любовь, были непонятны.

– Возможно, что я еще недостаточно мудр, – прошептал он.