Виктор Житинкин - Приключения. Фантастика

В разгар лета мы приезжали сюда на более длительное время, нужно было прополоть и окучить посаженный картофель, обобрать малину и наварить из собранной малины много варенья. Все свободное от работы время я лазил по чердакам дома, сарая и бани, выискивая порой очень интересные вещи. На бане я наковырял из шлака вперемешку с землей, которым был утеплен потолок, много каких-то старых журналов, вытряс их и связал бечевой, чтобы отвезти домой. Мать неодобрительно осмотрела этот «хлам» и попросила не тащить его домой. Тогда я принялся рассматривать журналы прямо на улице, в палисаднике старого дома. Хотя некоторые буквы были мне незнакомы, я, все же, удосужился почитать старые журналы с названием «НИВА» и с обозначенным на корке 1896 годом. Так вот, значит, когда построили этот дом, баню и сарай. Все правильно, ведь моя мать была 1904 года рождения, поэтому, она, вспоминая о своем детстве, только и рассказывала мне об этой усадьбе и об этом доме.

Таким образом, из желания привести в порядок старинную усадьбу, я оказался меж баней и сараем на куче бытового мусора. Сразу справиться со всем хламом мне бы ни за что не удалось, не хватило бы сил. Тогда, выбрав для этого время после обеда, я каждый день стал помаленьку вытаскивать оттуда скопившийся мусор и разбирать его.

Бумагу и ветки от кустов деревьев я складывал в костер, который постоянно разводил на свободном от посадок участке земли за туалетом, чтобы сжигать всякий хлам, собранный с территории усадьбы. Сухой мусор, принесенный мной из-за бани, сгорал ярким пламенем, почти без дыма. Попадались мне и странные на вид, но полезные вещи: чугунный утюг, с полостью внутри для углей, старая прялка, где на гребенке для расчесывания льна и превращения его в кудель, не было ломаных зубьев. Да и так-то, вся она выглядела совершенно невредимой. Эти вещи я таскал в огород и складывал на пустое место возле забора, на траву. С каждым днем вещей становилось все больше.

Даже мать заинтересовалась моими раскопками, а разглядев их, прослезилась, взяла в руки старую прялку и понесла ее в дом. Весь вечер она терла ее мокрой тряпочкой, оттирая следы десятилетий, скоблила ножиком особо загрязненные места, затем, дав ей просохнуть, поставила на стул, села на нее, повернувшись в пол-оборота к гребенке, и изобразила руками, как она тянет кудель – левой рукой, а правой рукой крутит веретено. Вместе с улыбкой на лице, слезинки одна за другой бойко бежали по ее щекам. Натешившись и наплакавшись вдоволь, она сказала:

– Мамка моя учила меня на этой самой прялке льняные нитки прясть для холста. Маленькой девчонкой я еще тогда была.

Подумав немного, она поставила прялку на стул в углу комнаты под образами и проговорила, как будто для себя:

– Пусть стоит тут, домой-то уж не возьмем, а тут —

пусть стоит.

Я с трудом уговорил мать остаться еще на несколько дней. Малина в погожие летние дни зрела на глазах: если собирали ягоды с утра, то к вечеру, когда сумерки начинали сгущаться, можно было еще раз набрать с пол ведерка малины. Я пообещал ей, что ягоды буду собирать сам, а все вечернее время она может ходить по гостям. Кроме родственников были живы ее подруги молодости, которые хорошо помнили мою мать до замужества. Сколько новостей у них накопилось за эти годы! Только большое желание моей матери встретиться с подругами юности, позволило мне добиться от нее отсрочки нашего отъезда из Медведева. Я согласен был часами сидеть около подтопка и караулить булькающее в тазике малиновое варенье, лишь бы мать могла увидеть всех своих родственников, всех подруг. Она этим пользовалась и с удовольствием отправлялась каждый день в соседние дома к своим подругам детства и юности. Они радовались встречам и, порой мне казалось, а может быть, и в самом деле было так, что моя мать от этого стала молодеть. Движения ее становились быстрыми и ловкими. Несмотря на свою полноту, она могла и пробежаться, если появлялась такая необходимость. От одного этого я был счастлив, она тоже радовалась состоянием своего здоровья.

В послеобеденное время я упорно продолжал копаться в старых вещах между сараем и баней, отыскивая все новые и новые предметы старины. В один из вечеров, когда я так вот возился в свалке вещей, а мать ушла навестить одну из подруг детства на другой конец села, краем глаза заметил какое-то движение во дворе, но шума не было слышно. Может, кто-то пришел к нам в гости, подумал я, а матери-то дома нет. Должна подойти, на дворе уже вечереет. Кто-то в дом, видно, зашел. Меня не заметил за сараем. Ничего, выйдет – объясню. Сильно увлекаться работой не стал, все поглядывал в просвет между строениями. Удивительно, чужие куры во двор не заходили никогда, во двор им попасть невозможно, а тут, гляжу, красивый петух, важно, как павлин, выходит на средину двора, да за собой еще целый табун кур ведет. Я хотел, было, выскочить из-за сарая, да раздумал, трудно выбираться отсюда стало, весь проход завален вещами старыми, из которых большинство-то, конечно, были гнилыми, но встречались хорошие целые и, по-моему, ценные вещи и вещички. Махнув рукой на петуха, я продолжил выворачивать из мусора подходящие предметы старины. Вдруг, гляжу, по двору женщина идет с ведром, странным каким-то, будто деревянным. Помню, бадейка в колодце в Лапшине, деревне, где мы жили, а я еще маленький был совсем, точно такая же была – деревянная вся, как бочка, из мелких досок сделана и обручами металлическими стянута. Идет она, значит, и к сараю направляется, а за ней следом девчушка небольшая бежит. Не видно их стало мне за углом сарая, хотел крикнуть, кто, мол, там ходит, да какой-то страх взял меня, странно одеты уж больно они, что взрослая женщина, что малышка. Обе в длинных, по щиколотку платьях, может в юбках таких, а сверху-то вроде, как кофточки какие одеты, обтягивающие. У женщины грудь так и выпирает из узкой коричневатой кофты, словно она – кормящая мать, а девочка одета точно, как взрослая, даже и материал того же цвета. Стою за сараем, и не знаю, что мне делать. Полон двор кур, женщина с ребенком в сарай идут, словно кормить скотину направились.

Пока думал так-то, гляжу, женщина с девочкой уже в сторону дома идут. Девчонка идет, подпрыгивает, ловит ручкой материнскую руку и что-то говорит матери, видно. Та голову повернула к малышке, тоже что-то говорит ей в ответ, а голосов не слышно. Чувствую, что со мной что-то странное происходит, а сообразить не могу, что. Скорей бы мать возвращалась. Тут, вдруг по двору от ворот в сторону сарая, высокий мужчина в черной шапке или фуражка это у него такая, на ногах сапоги черные, хромовые, а поверх длинной рубашки ремнем перетянут, большого рыжего коня ведет, за уздечку держит. Присел я, чтобы не увидел он меня, а сам думаю, что, может, я куда-то не туда залез. Может, это и двор-то чужой. Не может мне так мерещиться, трясу головой, и, вдруг голос матери со двора слышу: