Рамель Гафаров - Оглянись!

А я, в свою очередь, сидел около окна и всматривался в узоры, сквозь которые зябла освещённая холодным солнечным блеском улица. Так мы и смотрели часами друг на друга: волшебные звери и я…

Когда мороз разгуливает по хрустящим до озноба, до сведённых мёрзлой судорогой скул тропкам, протоптанным в голубом с искрой снегу, особенно остро чувствуешь уют родного дома.

В ранние школьные годы мне нравилось, что в моей комнате такие богатые книжные полки. Вечерами я любил сидеть за столом и рассматривать корешки книг в поисках той весёлой рассказчицы, с которой можно будет скоротать вечер.

Однажды, где-то в классе седьмом, перебирая книги, я наткнулся на альбом, посвящённый японской живописи. Так я познакомился с картинами Хокусая, которые называются «Тридцать шесть видов Фудзи».

Цветные репродукции с его работами ворвались в мою жизнь ломающим все прежние представления впечатлением. Мои чувства, которые возникали при взгляде на окружающую деревню природу, впервые получили ясное и яркое выражение. Художник уловил и передал в красках текучую многоликость, казалось бы, неподвижных пейзажей, венцом которых была священная в стране Нихон гора – Фудзи-яма. Та природа, которая на протяжении всей моей короткой жизни вроде бы оставалась неподвижной, вдруг обрела текучесть форм, цвета.

Идя в школу или возвращаясь домой после уроков, вдохновлённый рисунками Хокусая, я глядел на Юрак-тау: и каждый раз мне казалось, что гора смотрится иначе. Особенно красива она бывает в ясный летний вечер, когда красный диск солнца почти незаметным движением спускается в резко наступившей повсюду тишине на её склоны, чтобы по ним закатиться в немую темень ночи.

По тому, что сейчас вы слышите от меня о родительском доме и природе, в которой живу с самого первого дня моей земной жизни, надеюсь, понимаете, что я всегда любил этот мир, такой близкий и родной. Но в то же время, понимая красоту родных мест, я всегда мечтал уехать как можно дальше. Всеми силами души стремился вырваться из материнских объятий родины. Моё желание питалось не только романтическими грёзами. Подогревалось оно и тем, что я видел в Янганимяне.

Если посмотреть на деревню глазами случайного проезжего, то она может показаться подлинным воплощением обывательского довольства и труда. Везде стоят новенькие дома в два, в три этажа. Одни из них построены в скандинавском стиле из толстенных сосновых брёвен, сочащихся янтарной желтизной. Другие сложены из красного кирпича и украшены затейливыми башенками, флюгерами на островерхих черепичных крышах. Эти особняки выглядывают из-за высоких заборов с автоматическими воротами, на многих из которых можно увидеть знак охранной компании, установившей свои системы сигнализации.

Но спросите, кто хозяева всех этих теремов?

Они принадлежат тем нашим землякам, которые много лет назад, когда рухнула прежняя жизнь, покинули деревню.

Социальные потрясения конца прошлого века многих разбросали по свету. Деревенские жители, которые поколениями дальше соседнего района не выезжали, вдруг стали открывать для себя огромный мир. Кто-то подался на Север бурить скважины, добывать газ, ловить рыбу в холодных морях. Кому-то в смутные девяностые годы удалось найти работу сварщика или рыбообработчика в северных провинциях Норвегии. Некоторым повезло оказаться на виноградных плантациях Италии.

Но, где бы они ни оказались, все наши односельчане жили одним желанием вернуться домой. Простоватые крестьяне, привычные к тяжёлому физическому труду, мозолистыми руками, почерневшими от въевшегося земного праха терпеливо, годами складывали европейские копеечки, ассигнации в шкатулочку, в свёрточки, в потайные сумки, чтобы на тяжело накопленные денежки построить себе хоромы на родине в ответ на униженное положение Untermensch на европейском празднике сытости.

На нашей улице – если вы когда-нибудь окажетесь там, то увидите – стоят несколько домов тех, кто в разбойные и голодные девяностые годы с головой окунулся в штормящее море коммерции и стал возить товар в громадных полосатых сумках из Лужников, Турции, Польши.

Времена были беспокойные. Самые отчаянные из нашей деревни пропали без вести где-то на просторах России, кого-то убили в ходе рыночных разборок. В те годы деревенское кладбище пополнялось всё новыми и новыми рядами могил, чернеющих свежевырытым жирным чернозёмом.

Те же, кому посчастливилось пережить лихолетье, открыли свои магазины в Стерлитамаке, в Уфе, а в Янганимяне через несколько лет стали расти как на дрожжах каменные замки да бревенчатые хоромы на зависть тем землякам, которые так и не решились покинуть родные огороды с рядами лука, огурцов, помидоров.

Новые богатеи живут в своих особняках всего лишь по несколько дней в году исключительно для того, чтобы насладиться подобострастием и завистью прежних соседей. Их дети, привыкшие проводить время в Европе, вообще никогда не появляются на малой родине.

Жители Янганимяна не заметили, как родная деревня превратилась в дачный посёлок. Те немногие, кто ещё постоянно живёт здесь, искренне желают, чтобы их дети навсегда покинули эти места. Вечерами мужья с жёнами, сидя перед цветным телевизором, откуда звучат привычные песни башкирской эстрады, шёпотом мечтают о лучшей доле для своих отпрысков. Само же молодое племя в это время прячется в овраге, разрезавшем деревню на две части, за густыми зарослями крапивы и, потягивая пиво, купленное в покосившемся ларьке у оврага, матерят власть, бахвалятся друг перед другом сексуальными свершениями, которые были реальностью только в убогих фантазиях.

Мои родители всю жизнь работают в школе, которая с незапамятных времён стоит на той стороне деревни, откуда начинается хлебное поле. Обширный школьный двор окружён старыми тополями, с лёгким шорохом задумчиво покачивающими своими кудлатыми головами высоко в небе. Когда сидишь в классе и смотришь в окно, то между их шершавыми толстенными стволами можешь разглядеть Юрак-тау…

Учительская молодость отца с матерью пришлась как раз на времена беспредела. По их воспоминаниям, зарплаты тогда не хватало ни на что. И наша семья спасалась огородом и живностью. По признанию отца, сил не отчаяться ему в те годы придавала уверенность, что это временные трудности, потому что власть обязательно и очень скоро поймёт, что процветание государства невозможно без образованных граждан. Но незаметно утекали месяцы, годы, а в стране ничего не менялось по отношению к тем, кого папа называет «стратегически важными людьми».