Наталья Шахназарова - Я дарую тебе Свет. Стихософия

Что ж ты видишь, касаясь креста,
С самой звонкой Его колокольни?
Преисподней раскрыты врата?
Или это еще не сегодня?

Сколько ждать нам немыслимых лет,
И в какой час ты спустишься к людям,
Часовым смотрит в небо поэт,
Чтоб услышать, когда мы там будем.

Где? За гранью всего, что живет,
В жизнь иную войдя налегке,
Ангел тоже как-будто бы ждет,
Знак от Бога, трубу сжав в руке.

Ангел тоже смотрел так века,
На поэта, на нищего, даже
На блаженного и дурака,
И все ждал, когда тот знак покажет.

Долго, долго идут на Земле дожди,
И никто уж не помнит, когда начались.
Там рождаются дети, ты их не буди,
Пусть им снится прозрачная синяя высь.
Долго, долго – от жизни до вечности – дождь,
Бесконечная песня и плач о Земле,
На которой навстречу ты к Богу бредешь,
По проторенной кем-то уже колее.

Где сторожка лесничего, пыль – на замке,
Где в овраги приходит зверьё помирать, —
Говорю на забытом людьми языке
Со стволами деревьев, – и слышит кора.

И трещит, как телега, в метель и в мороз,
Открывая секреты ушедших эпох.
Лишь один без ответа извечный вопрос —
Почему не является смертному Бог.

И в ночной тишине – с лесом наедине
Слышишь отклик природы, подсказку, игру,
Словно тысячи сосен запели во сне,
Что и я, как Господь, никогда не умру.

Где сторожка лесничего… и пустота,
Окрылённое сердце читает псалом,
И деревья со мной говорят про Христа,
Чтобы в будущей жизни воскреснуть крестом.

Не о том..не о том… не о том… но потом…

По снежной седине земли,
К пушистой шерсти древних елей,
Меня на саночках везли,
Как будто хоронить хотели.

И столько раз ты мимо шла,
Закутавшись в полы шинели,
Старушка сил добра и зла,
И бубенцы твои звенели.

Нет, – в этой седине зимы —
Сребристый дух моей природы,
Та тишина, что знали мы
В свои младенческие годы.

Та резвость санного пути,
По пролежням земли под мехом,
Прости, земля моя, спусти
Меня, как ель, чтоб легче ехать.

И я останусь на своих
На двух корнях, идти до вёсен,
Туда, где правит миром Стих,
Величием столетних сосен.

Этот древний храм спрятал Бог в коре,
Он доминой стал на моём дворе,
Срубом дуба Сам Бог явился мне,
В нем алтарь, как печь из больших камней.
Я в нее вложил огонёк души,
Словно в ней я жил, иногда тушил.
Словно сотни лет он мой род хранит,
В нем сокрыт мой свет и моей родни.
От его от стен мне тепло в ночи,
Если ждём гостей, греет кирпичи.
Если ждём врага, крепче стража нет,
За окном пурга, чтоб запутать след.
И живу так век под его корой,
Человек живой, как в земле сырой.
Дай пойти на луг, надышаться, спеть,
Не пускает друг, закрывает клеть.
Если стал жрецом, получил покой,
Разруби крыльцо сам своей рукой.
Стань душой ствола да забудь о сне,
И течёт смола словно кровь во мне.

Я помню: перекошенные рамы,
Обшарпанные стены и паркет,
И как сияли звезды в угольке,
И как входила полночь налегке.
И чашку молока в руках у мамы,
И эти, мной начищенные, рамы,
И этот, мной надраенный, паркет.
По радио передают, как Крамер
Играет джаз, и Бог живет в руке.
Я помню – ах, как память прихотлива —
Корзину, где вино, лаваш и сыр.
И как висел на ветке этот мир,
Земля, напоминающая сливу.
Как в шкафчиках, где кружево и лен,
Открытки, перемешанные с фото,
Те, на которых май запечатлен,
Лежали приложением к блокноту.
Исписанному бабушкой в саду,
Где пахло виноградною лозою.
Где пахло так, как пахнет пред грозою.
Я помню эти ливни на пруду.
Когда в атласном платьице и шали,
В летящих босоножках под навес
Когда-то наши бабушки бежали,
Похожие на маленьких принцесс.
И можно бесконечно удивляться,
Насколько мы прапрадедам верны.
Мы продолжаем верить и влюбляться
В тех, в ком они едва-едва видны.
Я помню только яблоневый вечер,
И звон колоколов. Луч в облаках.
Как обнимаю деда я за плечи
И засыпаю на его руках.

И ношу я свои вековые вериги
От Москвы по дороге железной до Риги,
Мимо древних болот красногорских и Истры, да,
Чтобы с медной иконой свой путь крестный выстрадать.
Затесалась, застряла Опалиха Никона,
Между мной и прадедом латышским возникла на
Том пути, обозначенном лесом и пашнями,
Опоясана Временем, предками нашими.
Меж боями рожденная, сном зачарована,
Тянет цепи телег с лошадьми и коровами.
Здесь – охотничий дом, там усадьба художника,
Здесь играем, поем, там помолимся Боженьке.
Старый добрый ДК – моей первою сценою,
Банька – детства река мне казалась бесценною.
Сарафан да коса, неба синего пажити,
Самолёт, полоса, все, что прожито-нажито —
Лишь твои голоса, да и те, может, кажутся.

Как прежде вспомнится мансарда,
На даче, в августе, в грозу,
За свечкой тлеющей тьма сада,
Вода, шумящая внизу,

Прохлада вывернутой ночи,
Как исповедь двух душ в тиши,
Но, если даже очень хочешь,
Вернуть то время не спеши.

Вся прелесть в том, что невозвратно,
Что мимолетно и легко,
Как жизнь, нам данная внезапно —
Зажженным в темень огоньком.

Немного Лондона, немного бергамота,
Немного чая, красных выплесков на сером.
Кого-то ждёт невыспавшийся кто-то,
Себя назвавший лордом или сэром.
В моих ушах все ритмы рок-н-ролла,
Ещё тогда, в студенческой столовой,
Мне Дженис Джоплин право даст на соло,
Нежданно заменившееся Словом.
Мой город был озвучен этой песней,
Что даже Ленин вздрогнул в Мавзолее,
На Красной площади, Тверской, на Красной Пресне,
В проулках, скверах пел, пророча, Леннон.

Дай выспаться, дай вывернуться в Вечность!
Дай вырваться из граней бытия,
А там уже на всенародном вече
Мои грехи и прадеды стоят.
А там уже в набат ли, с колокольни,
Звонарь ли, муэдзин ли, иль раввин,
Кричит душа моей страны, ей больно,
О том, что нас Один Господь творил,
О том, что у равнин есть сёстры – горы,
О том, что у судьбы есть поворот,»
Дай вывернуть рубашку через ворот,
Тогда, где мы, где мир – смерть не поймёт,
Тогда и никого не заберёт,
Давай, пока ещё Процесс идёт,
Пока во мне надеждою живёт —
Моей страны душа – её народ.