Станислав Федотов - Волны Русского океана

Павел Петрович живо встал из-за стола, заваленного бумагами, быстрым шагом подошел и заглянул снизу в темные, будто проваленные глаза.

– Владыко отче, благослови меня и весь дом мой, дабы твое благословение было нам во благо.

– Благословен Господь Бог всегда и во веки веков. – Авель перекрестил императора, затем повернулся и обнес широким крестом весь кабинет.

– Проходи, отче. – Павел Петрович усадил монаха в обитое вишневым бархатом кресло у отдельно стоящего чайного стола и позвонил в серебряный колокольчик. – Чай, сливки и печенье, – приказал вынырнувшему из-за тяжелой малиновой портьеры лакею (тот мгновенно исчез) и добавил, обращаясь к гостю: – Откушаем чаю, отче, побеседуем, а там и обеда время наступит.

Император уселся в кресло напротив Авеля и вперил в него пронизывающий взгляд, от которого у придворных начинали дрожать колени и невольно склонялись головы. Однако монах, глядя встречно, спокойно выдержал испытание.

– Для чего я снова тебе понадобился, государь? – Низкий хрипловатый голос провидца словно растекся по сияющей лаком поверхности стола, не выходя за ее пределы.

Слуга в сопровождении лакея внес серебряный поднос, на котором красовались пузатый серебряный чайник, серебряный же высокий сливочный кувшинчик, чашки с блюдцами китайского фарфора, а к ним серебряные ложечки, хрустальные вазочки с сахаром и печеньем, небольшие плошки с вареньями, проворно расставил все на столе под присмотром лакея, налил в чашки ароматный, дышащий паром чай, и они оба исчезли за портьерой.

Павел Петрович за все время процедуры не проронил ни слова и, лишь когда щелкнул замок двери, спросил, четко разделяя слова:

– Сказывал ли ты, отче, кому-либо о том, что поведал мне в прошлую встречу? К примеру, о сроке моего правления?

Авель перекрестился и ответил степенно, без тени сомнения:

– Господь Бог рече ко мне, сказывая, что будет отчине нашей и всему миру, а после наказывая: «Не всем скажи и не всем напиши, а токмо избранным Моим». Яко же мог я, раб Божий, нарушить Его слово указное?

Он снова перекрестился, следом перекрестился и император.

Помолчали, занятые усладой чаепития. Павел Петрович ломал в нервных пальцах, кроша на стол, тонкую вафельную плитку; монах намазал такую же плитку малиновым вареньем, аккуратно откусил и запил маленьким глотком чая.

Заговорил император.

– Твое предсказание, отче, я записал в назидание потомкам моим, наказал вскрыть письмо через сто лет после кончины моей. Предсказанного не боюсь, ибо от судьбы не уйдешь.

– Однако же все в руцех Божиих, и судьба человека смердящего тако же, аки судьба вознесенного на вершины. Деяние к деянию, доброе к доброму складывают судьбу. Деяния человека ничтожного судьбу мало изменят, ибо сами ничтожны, деяния же великого во благо государства могут изменить судьбу государства…

– А судьба самого великого тоже изменится?

– Сказано же: все в руцех Божиих, – посуровел Авель. – Како решит Господь, тако и будет. Значение жизни человека великого зависит токмо от его деяний.

– Я тоже так думаю, – кивнул император. – Потому и призвал тебя, отче, для совета и провидения.

Он встал, жестом оставив монаха в кресле, и прошелся по кабинету, задумчиво оглядывая его убранство.

– Здесь меня задушат? – спросил тоном, не требующим ответа, однако Авель, следивший за его движениями, проронил:

– То нам не ведомо.

– Впрочем, неважно. – Император словно встряхнул себя изнутри. – Предупрежден – значит, вооружен. Займемся деяниями во благо государства Российского, возможно, для изменения его судьбы. – Вернулся на свое место, налил свежего чаю (слуга, скользнув быстрой тенью, успел сменить остывший чайник) и обратил некрасивое, но вдохновленное идеей лицо к провидцу. – Я пригласил тебя, отче, по делу, может быть, ничтожному, однако мне за ним видится нечто, неизмеримо более значительное.

Павел Петрович поведал провидцу прожект колонизации Русской Америки, не умолчал и о предупреждении лейб-лекаря Уилли.

Авель неожиданно усмехнулся:

– Об Англии, государь, Господь рече мне, рабу Божию, что страну сию следовало наречь Наглией, ибо с превеликою наглостию лезет она во все щели, дабы интересы свои соблюсти. Опасайся, государь, такоже обещаний ея прельстительных и даров искушающих, ибо то есть дары данайцев… Что же прожекта касательно… – Провидец помолчал, отпил чаю без прикуски и молвил тихо, но весьма внушительно: – Прожект сей возымеет силу, судьбу империи меняющую, ежели на землях тех заморских заря вольности воссияет, разум человеческий освободится для замыслов и деяний великих, а деяния эти на землю российскую возвернутся силою могучей, судьбы меняющей. Токмо препона есть, кою ты, государь, волею своею разрешить можешь…

Монах замолк и уставился в пространство, словно стараясь провидеть, какое именно препятствие встанет перед прожектом, сулящим процветание всему государству Российскому.

Павел Петрович ждал, боясь чем-либо нечаянным нарушить процесс ясновидения.

Пауза затянулась.

Внезапно Авель вздрогнул и заговорил снова, но как-то механически и совершенно иными словами, без церковной витиеватости:

– Людей русских в Америке мало, образованных можно по пальцам перечесть – некому пока что ее развивать и вперед двигать. Надо отменить крепостное право, дать волю всем желающим туда поехать, помогать им в переезде, поощрять там науки и ремесла – плоды их вернутся на землю российскую, и тогда судьба России будет совсем инакой.

Император едва не раскрыл рот от изумления – не столько от смысла речений провидца, сколько от языка, словно говорил не монах, а другой, много более образованный человек. Наверное, в него вселился кто-то из будущего, – страшась неведомого, подумал он. – И что на это можно ответить?

– Крепостное право я бы хоть завтра отменил, – Павел Петрович обтер ладонями лицо – будто умылся, – да только, думаю, срок жизни моей стал бы еще короче: слишком много при дворе противников. Ну и кроме того: позволю всем желающим уехать – Россия вмиг обезлюдеет.

Авель снова вздрогнул – очнулся, взглянул на императора испуганно-безумными глазами:

– Почто обезлюдеет?!

– Так все в вольную Америку сбегут!

Взор монаха прояснился:

– Все не сбегут. Кто-то не схочет, кто-то не сможет…

– Все равно – рискованно давать волю, не готов мой народ к ней. Но я постараюсь, отче, вложить в указ многие привилегии, которые поспешествуют развитию компании, а с нею – всей колонии. А то, об чем говоришь ты, отче, пущай мои наследники претворяют, судьбу Отечества меняют.

«Польза и выгоды, проистекающие для Империи нашей от промыслов и торговли, производимых верноподданными нашими по Северо-Восточному морю и в тамошнем крае Америке, – говорилось в указе императора Правительствующему Сенату, – обратили на себя наше монаршее внимание и уважение. Почему принимая в непосредственное покровительство наше составившуюся по предмету оных промыслов и торговли компанию, повелеваем ей именоваться: под высочайшим нашим покровительством Российская Американская компания; и соизволяем, чтоб в подкрепление предприятий сей компании возможные со стороны военных начальников пособия нашими сухопутными и морскими силами по требованиям ее чинимы были на ее содержании. К руководству же и вящею облегчение и одобрение сей компании составлены для нее правила и содержание всемилостивейше даруемых от нас ей до сего времени на двадцать лет привилегий…»