Зоя Криминская - Вторая жизнь Дмитрия Панина

Вязкое, липкое чувство обиды, ощущение, что его обокрали и обманули, с головой накрыло Диму.

Казавшиеся такими далекими и неважными школьные годы, вновь придвинулись, разрушая его уверенность в себе, и он вспоминал разговор, казавшийся тогда шутливым, а сейчас особенно обидным.

Анатолий, подсмеиваясь, сказал Диме, что Лида его любит, и из них была бы хорошая пара. Теперь выходило, что он, Толя сказал не просто так, а завидовал, и сейчас присвоил ему не принадлежащее, и то, что Дима как бы отказался от Лиды, отказался своим отъездом без прощания и отсутствием писем, роли не играло. Друзья детства предали его, Лида, забыв о том, что было между ними в конце августа, выскочила замуж. И свобода, которую он приобрел с её замужеством, его не радовала, хотя пока он не знал о свадьбе Лидии и Анатолия, он чувствовал себя связанным по рукам и ногам, и сидел, как в глубокой охотничьей яме, вырытой для поимки медведя или лося.

И досиделся, за него было принято решение, и теперь, оно казалось ему особенно пугающим из-за своей необратимости. Молодая женщина, которую он знал ещё девчонкой-школьницей с рыжей челкой, сползающей на глаза, звонким голосом и мальчишеским характером вышла замуж за другого, и этот другой был Димин друг Толя Воронов.

Он вспоминал, как Лида молотила его по спине книжкой за то, что он неправильно ей подсказал, и те удары казались ему теперь нежной лаской по сравнению с тем, который она нанесла ему сейчас.

Тогда Дима подсказал неправильно не из злого умысла, а просто не расслышал толком вопроса учителя, а что сейчас?

Сейчас он чувствовал, что что-то опять не услышал, не понял, не уловил, и возможно, это не друзья совершили предательство, а он сам.

И теперь писать было уже не к кому, да и ни к чему.

Только на выпускном, решившись на один единственный танец, и неуклюже двигаясь под музыку, Дима рассказал Лиде, что был невиновен.

Они долго смеялись над этим запомнившимся обоим происшествием, которое тогда, в детстве казалось важным, и обида глодала сердце, а сейчас в преддверии взрослой жизни оборачивалось лишь маленьким недопониманием.

И в психушке, лежа на кровати, Дима вспоминал лето перед третьим курсом, то последнее лето, когда он был холост, молод, здоров, учился в лучшем Московском ВУЗе, сдал сессию на повышенную стипендию, потерял девственность, сблизившись с одноклассницей, и мог распоряжаться своим временем и своей жизнью, как ему заблагорассудится.

Тогда он ещё не знал, что это были последние месяцы безмятежного существования, и через полгода обстоятельства, перед лицом которых он окажется бессильным, будут диктовать ему свои условия. Ощущение, что всё в жизни зависит от него самого, от его усилий и старания, растаяло вместе с теплом того лета, ушло навсегда вместе с юностью. И только сейчас у него появилось время, чтобы это осознать.

Толя сразу понял, что с Лидой что-то не так, она была бледна, молчала, отвечала невпопад, и грызла ногти. Она всегда грызла ногти, когда нервничала, и Толя знал это. Он стремился поймать её взгляд, но взгляд всё время куда-то ускользал: Лида смотрела то за окно, то на свои руки с обкусанными ногтями, куда угодно, только не ему в лицо.

– Что случилось? – спросил он.

На долю секунды Лидин взгляд столкнулся с его, и тут же убежал в сторону.

– Ничего, – выдохнула она.

– Да нет, врешь, я вижу, что случилось, и плохое.

– Насчет плохого, – ответила Лида, – это как посмотреть.

– И как смотреть?

Лида не отвечала, сидела, молчала, смотрела на край стола, как будто нашла там какие-то неведомые узоры, а не стертости лака от ладоней и локтей бесчисленных посетителей. Подняла на Анатолия глаза с воспаленными от слез и бессонницы веками.

– Толя, ну что ты привязался? Ну, беременная я, беременная, врач сказала пять недель, на самом деле только четыре может быть.

– От кого?

– И ты ещё спрашиваешь?

– Панин, значит, – сказал Толя, грустно и безнадежно. Ему было больно и завидно, пока он тут сидит, и неизвестно, когда и выйдет, друзья там, на воле, занимаются приятным делом, делают детей.

– А кто ещё?

– И когда свадьба?

– А никогда, похоже.

– Как так? Ты что, хочешь сказать, что Димка тебя бросил? С подарочком?

– Он ничего не знает.

– Так скажи ему.

– Хотела, но не получилось. Я пыталась написать ему, но письмо не вытанцовывалось, я его порвала, отпросилась с работы, и поехала, в Долгопрудный, стояла возле дверей института, надеялась увидеть Панина.

Он шёл в толпе студентов, такой веселый, и девчонка рядом с ним, за руку держит, в глаза заглядывает, и товарищи его рядом, и эта, ну пойми, ты Толя, это его жизнь, совершенно другая, чем моя, и я, получается, хочу его этой жизни лишить. Зачем ему сейчас дети? Ему ещё 4 года учиться, и девчонка эта будет рядом, а я далеко. Он уехал быстро, не попрощался, значит, ничего ещё для себя не решил, и ещё ни разу не написал. Нет, Толя, я не хочу, чтобы Панин женился на мне из-за ребенка, чтобы потом все говорили, что я его так заловила. Я хочу, чтобы он жить без меня не мог, – тут Лида заплакала, – а не так.

– Ты, Лидка, совсем сумасшедшая. Нет, я этого так не оставлю, я сам ему напишу.

– Не имеешь никакого права, раз я не хочу.

– Как я прав не имею, ты мне невеста или кто?

– Ты прекрасно знаешь, что я твоя невеста только для свиданий.

– А ты знаешь, что мне очень жаль, что ты моя невеста только для свиданий.

– Не говори глупостей, а Катерина?

– А где она, Катерина? Что-то я её, с тех пор, как здесь, ни разу не видел. Так что всё, нет у меня никакой Катерины. Забыли.

– Это я виновата. Если бы тогда ты не ввязался в драку…

– Ага, стоял бы и смотрел, как они к тебе вдвоем липнут, а ты отбиваешься. Да этот подонок ещё и смеется: мол была твоя девушка, а стала наша. Ему всё с рук сходит, раз его папашка высоко сидит. Взяточник чёртов. И ведь весь город знает, что он берет, и никто за руку не только не поймал, но и даже не пытался.

– Тетя Тоня письмо написала, кому-то из своих старых друзей, в Москву. Друзей ещё по партизанскому отряду. Описала, что с нами случилось, – сказала Лида. – Я не хотела говорить, чтобы тебя зря не обнадеживать. Может, это сработает.

– Зря она ввязалась, опасный он человек, лучше бы я отсидел, всё равно за драку много не дают.

– Они написали тяжкие телесные и справка есть, что ребро сломано, и сотрясение мозга.

– Да знаю я.

– И какое сотрясение мозга, если он не упал?

– Лида, да там вообще не может быть сотрясения мозга, так как нет мозгов.

Лиде пора было уходить, она встала, кивком головы согласившись с последними словами Толи.

– Лид, ты подумай хорошенько, – сказал Толя, – ну насчет себя и Панина, а если всё же не хочешь за него выходить, то выходи тогда за меня. Я рад буду.