Денис Петришин - Мертвая топь

Он добрался до пристани. Заговорил с одним купцом, они договорились, и Рогдар немного постоял с Сивкой, пока купец рылся в своем кошеле.

– Но, но, – ласково повторял Рогдар, гладя коня по гриве. – Не верти носом. Мне тоже это не нравится.

Сивка фыркнул.

– Держи, – сказал купец, протягивая ему три гривны.

Рогдар замешкался, взглянул на деньги, посмотрел на Сивку, затем оглядел купца и нерешительно протянул ему узду, забрал выручку.

– Ну… бывай… дружище, – тихо сказал Рогдар, похлопав Сивку по холке.

Чувствовал себя паршиво. Замешкавшись, он покинул пристань, обогнув буйное торжище, больше не рискнув оказаться в толпе.

Неспешно прошелся по улице, успокаиваясь. Руки после тесного торжища тряслись, как после битвы.

Миновал свой маленький двор и вошел в дом. Каля сидел у оконца и что-то вышивала на полотенце, тихо и заунывно напевая колыбельную. Рогдар достал из-за пазухи три гривны и положил рядом с ней.

Каля замерла и подняла на него изумленные глаза.

– С ума сойти… Это откуда столько?

Она осторожно и как-то опасливо дотронулась до новенькой серебряной гривны.

– В дровах нашел.

– Да ну тебя! Я же серьезно.

– Ну, какая разница? Принес и всё. Заработал.

– Да где же это ты заработал три гривны? – усмехнулась она. – Ты же на охоту еще даже не ходил. Шкур не продавал. Да за три гривны можно целого коня купить…

Каля вдруг осеклась, ахнула, живо подскочила к окну и глянула во двор.

– Сивка… Ты его продал – да? Ты продал Сивку?

– Да. Продал…

– Но зачем? – Ее жалобные глаза посеребрили слезы. – Это же Сивка!

– Сохрани эти гривны. Нам с тобой еще малыша на ноги ставить.

– Но ты же любил Сивку!

– Любил…

– На – забери. – Решительно всучила гривны обратно Рогдару. – Верни Сивку домой.

– Каля, я охотник, а не пахарь. Мне лошадь не нужна. Это лишний рот во дворе, который чем-то нужно кормить. Ты сама знаешь, какой выдался год.

– Да прокормили бы… – отмахнулась она. – Просто я видела, как ты заботишься о нем. Да и сама к нему привыкла…

– Возьми. – Протянул ей гривны. – И сохрани. Пусть Сивка так послужит доброму делу и поможет поднять нашего малыша. Хорошо?

Каля грустно опустила голову, но взяла гривны.

– Не вешай носа.

Он устало присел, и вид его был потрепанный, истомленный.

– Ты не захворал ли?

– Я здоров. Просто устал.

– Нет, это не усталость. Я тебя хорошо знаю. Ты выглядел так же, когда вернулся из битвы под Долонью. И был таким же, когда вернулся с Волхова.

– Под Долонью всё было иначе.

– Иначе? Бессмысленная смерть там была. И только.

– Там она была бессмысленна иначе.

– А здесь?

– А здесь мы лили кровь за вас, Каля.

– И это, по-твоему, бессмысленно?

– Отмети мотивы. А затем взгляни на бойню со стороны. Столько сил брошено на разрушение: и ради чего? В пылу битвы ты не отличишь соратника от чужака. И в голове в это время нет ни единой мысли. Что тогда говорить о мотивах? Они есть только «до» и «после», но не «во время».

– Что стряслось? Ну, не молчи. Скажи мне, что с тобой творится?

– Не знаю. Меня преследует битва на Волхове. Я сегодня на торжище будто вновь оказался там. В шапках меховых шлемы варяжские увидел. За топор стал хвататься. Бред какой-то. Я столько всего прошел. А тут сломался…

– Займись охотой. Вернись к своему промыслу. Развейся и перестань думать о битве. Она прошла, закончилась, забыта.

Тяжело вздохнул и опустил голову. Он видел послов.

– Займись охотой, – спокойно повторила она. – Возьми кого-нибудь с собой, и заготовьте пушнины. Лес лечит. И труд тоже.

– Все охотники уже разошлись. Я опоздал.

– Тогда возьми с собой Малку.

– Отшельницу? – На его лице застыло изумление.

Он однажды видел ее. Дикарка стоит босиком и выглядывает из-за дерева. Лицо ее скрыто оленьим черепом, в глазных черных впадинах блестят ее вытаращенные глаза. Она резко наклоняет голову, как ворона, издавая тихий протяжный рык…

Помотал головой.

– О-о, нет, – повторил он. – Нет, это паршивая мысль.

В дремучей глубине соснового леса бродил туман. Он то лился молочной патокой на сырую землю, устеленную мягким ковром иголок, то путался в хвойных ветвях, на которых серебрились кристальные брызги минувшего дождя. Крепкие стволы, растущие из земли могучими кольями, размеренно и задумчиво покачивались сквозь тонкий сон.

Едва заметная поросшая зарослями тропа извивалась среди деревьев и вела к ветхой землянке, сросшейся с природой в затихшей глубине. Землянка была старой, с просевшей крышей из пушистого дерна, с крохотным оконцем, затянутым воловьим пузырем, сквозь который пробивался тусклый одинокий свет.

Из давно развалившейся печной трубы курился сизый дымок, вздымаясь к хвойным кронам и умиротворенно растворяясь в них. Во дворике, неровно огороженном прогнившим плетнем, лежала груда дров. Вокруг по стволам деревьев висели обереги из костей животных, которыми глухо постукивал набредающий ветерок.

На колышке возле дряхлой двери, обтянутой облезлой шкурой, прикрывающей щели, висел посеревший человеческий череп. Должный отпугивать незваных гостей, он даже не встревожил Рогдара. Случайный путник мог подумать, что человек, которому когда-то принадлежал череп, сгинул здесь, встретившись с хозяином землянки. Но в глазницах и меж щерящихся зубов забита окаменевшая земля.

Оставалось гадать, где отшельница его откопала.

К землянке примыкала небольшая, неуклюжая, хлипкая пристройка, собранная из толстых веток и обмазанная обвалившейся глиной. Оттуда раздалось хоровое кудахтанье и возмущенный крик. Матерщина покатилась эхом по округе.

Через лазейку выскочила рыжая лиса, крепко держа в клыках задавленного куренка. Испуганно пробуксовывая лапами, стрелой бросилась в лес. Вслед за ней из курятника выскочила девушка, растянула лук, прицелилась и задержала дыхание.

Рогдар перехватил ее, пальцы соскользнули с тетивы, стрела сорвалась и гудящей осой улетела в хвойник. Малка метнулась в сторону, оступилась и рухнула наземь, стала быстро отползать, уставившись на Рогдара распахнутыми глазами. В них светился дикий страх. Кожа отливала бледнотой.

– Тише, ты чего?

– Зараза… – прыснула она, озлобленно поджав губы. – Чуть не сдохла со страху…

Взглянула вслед умыкнувшей лисе.

– Вот зараза! – Стукнула кулаком в землю. – Ушла, сучка!

И уткнула в Рогдара пылающий злобой взгляд.

– Хрена ты мне помешал? Я бы ее грохнула, и…

– Потому и помешал.

– Вот и на кой ляд?

– Животное не виновато, что хочет есть.

– А я, значит, виновата, что эта сучка давит моих кур?

– Я этого не говорил.

– Нет, именно это ты и сказал.

– Зверя ведет голод, а не разум. Не губи напрасно.