Ольга Белоус - Письмо без адреса

Сейчас я понимаю, что знала о тебе еще меньше, чем об отце. И только случайно найденные дневники, которые ты писала тогда, когда жила в оккупированном немцами Харькове, открыли мне глаза на многое, чего я не понимала раньше.

Ты всегда была занята, часто брала работу на дом и делала эти бесконечные балансы и отчеты. Ты занимала довольно серьезные должности: зам. главного бухгалтера объединения, главный бухгалтер управления, работник КРУ. Просто? Для человека с умной головой, в общем-то, нормально. А вот только, как быть с анкетой? А об этом я узнала уже после твоей смерти. Разбирая старые бумаги, я наткнулась на справку, выписанную на немецком языке и аусвайс. Вот это, действительно, был удар по голове. Нет, я знала, что ты была в оккупации, знала, что ты содержала свою мать и младших брата и сестру. Но я даже представить себе не могла, что ты работала в банке! В те годы ты была совсем еще девчонкой, даже институт не успела закончить. Но, видимо, уже тогда, взяв на себя ответственность за дорогих тебе людей, ты решала поставленные задачи. Ты шла к своей цели, не замечая препятствий.

Очень многое мне не нравилось и я, в своем юношеском максимализме, пообещала, что все буду делать наоборот. Ага! Как же! Может быть, я, действительно, чуть по-другому решаю семейные вопросы или по-другому организовываю свое домашнее хозяйство. Хотя, по-другому ли? Кто, как не ты, научил меня экономить и считать деньги?! Только вот принимать все удары и всю ответственность на себя – это только ты умела и меня научила. Научила идти к своей цели, не сдаваться, не ныть.

Ты была очень волевой и сильной, и я привыкла видеть тебя именно такой. Я и представить себе не могла тебя другой, больной, нуждающейся в помощи. Увы, годы и горе меняют человека. После того, как ушел папа, ты вдруг стала сдавать. Ты стала стремительно терять зрение, как будто с его уходом твой мир стал гаснуть. А я, как-то даже не верила, не могла в это поверить. И ты почти ослепла, стала беспомощной. Но к этому времени я уже жила в другом городе. И я поняла, что тебе нужен уход, что сама ты не справишься. Организовать уход не большая проблема, это сделать нетрудно. Я считала, что решив эту задачку, могу больше ни о чем не беспокоиться. Только я была очень неправа. Этого недостаточно. Я помню, как однажды я приехала к тебе и (как всегда!) спешила куда-то. Ты позвала меня, взяла за руку и попросила присесть рядом с тобой на кровать, просто побыть рядом. Я присела, но внутренне сопротивлялась этому. Не понимала….

Мамочка, родная, прости! Если б я могла вернуть ту минуту, я просидела бы с тобой весь день. Я бы говорила тебе о том, как много я добилась, благодаря тебе. Поэтому, хотя бы сейчас я хочу сказать: я очень тебя люблю. Спасибо тебе.

Я знаю, вы никогда не прочтете этих строк и никогда не узнаете о том, как мне вас сейчас не хватает. Но, может быть, кто-то другой прочитает это письмо и, отложив в сторону все свои дела, несомненно, важные и срочные, сядет в машину или возьмет билет на автобус, поезд, самолет или просто перейдет на другую сторону улицы и постучится в дом к своим, еще живым родителям. Зайдет к ним и скажет:

– Привет! Ну, как вы тут, без меня? Вот выдался свободный денек, решил заглянуть к вам….

Это был всегда самый-самый праздник. Даже лучше, чем день рождения. Папа приносил елку. Обычно это событие происходило тридцатого декабря, и радостное ожидание этого пушистого зеленого, потрясающе вкусно пахнущего чуда всегда смешивалось с каким-то восторженным напряжением, а вдруг что-то случиться и елки не будет. Но елка всегда появлялась вовремя. Её вносили в коридор, и мне ужасно хотелось, чтобы она сейчас же, сию же минуту оказалась на положенном ей месте. Но папа говорил:

– Подожди чуть-чуть. Она же с мороза, ей нужно немножко оттаять.

И начинал аккуратно развязывать верёвку, которая притягивала её пушистые ветки. Затем, ёлка стояла в уголке, с замечательно-колючих иголок медленно скатывались холодные капли тающего снега, а я нетерпеливо приплясывала вокруг, все время спрашивая:

– Ну, уже можно? Уже заносим?

Зато пока елочка оттаивала, с чердака доставали ящик с елочными игрушками. О, это был какой-то совершенно необыкновенный ящик. Сколоченный из неструганных брусочков каркас был обшит довольно толстой фанерой. Я даже не представляю, для чего этот ящик изначально предназначался, и что там хранили. Но теперь это был ящик с новогодними сокровищами. Затем папа прибивал к основанию елки крест, и елка занимала самое почетное место в доме – между двумя окнами, там, где обычно стоял телевизор. На это время телевизор сдвигался в сторону и скромно выглядывал из-под пушистых веток. Потом папа вешал гирлянды разноцветных лампочек. Эти гирлянды он сделал сам. Лампочки были покрашены разными цветами, и от старости краска на них местами облупилась, но это все равно были настоящие мерцающие новогодние огоньки. Затем, папа брал острый нож и аккуратно подрезал самую верхнюю веточку, на которую устанавливал верхушку. У нас было несколько чудных остроконечных верхушек и каждый год мы выбирали одну из них. И вот тут-то начиналось самое главное действие.

Сначала мы нанизывали на ниточки конфеты. Это были шоколадные конфеты: «Красный мак», «Кара-кум», «Белочка», «Мишка косолапый» и множество других, обалденно вкусных и совершенно необходимых, без которых и елка и новый год казались бы какими-то ненастоящими. А однажды, к новому году мама купила так много самых разных конфет, что их даже пришлось все ссыпать в наволочку, потому что они вываливались из кулечков и норовили рассыпаться по полу. Конфеты были завернуты очень удобно, в плотную бумагу с красивыми картинками. Самое главное преимущество той обертки заключалось в том, что ее можно было аккуратно раскрыть, вытащить конфету и придать уже пустой бумажке первоначальную форму. Так что, конфет хватало надолго.

После того, как конфеты были повешены, из ящика извлекались игрушки. Боже мой, какие это были великолепные игрушки! Огромная розовая шишка, сантиметров десять в длину, большие стеклянные часы, которые всегда показывали без пяти минут двенадцать, невероятно красивые блестящие шары, несколько разноцветных сосулек. А еще у нас были игрушки на прищепках. И тогда мы старательно размещали их на самых прямых веточках, чтобы они стояли ровно и не наклонялись. Их тоже было много, но самыми любимыми были, конечно, Дед Мороз, Снегурочка, и Турецкий султан.

На пианино стояли вазы с апельсинами и мандаринами, тарелка с яблоками, в хрустальной ладье лежали орехи. Яблоки были из нашего сада, зимние сорта. Папа снимал эти яблоки с деревьев поздней осенью, каждое из них заворачивали в бумагу и хранили в погребе, а на Новый год всегда были свои яблоки. Я все норовила повесить на елку побольше всего, в том числе яблоки и мандарины. Уж не знаю, как, но, не огорчая меня, родителям удавалось направить бурную энергию в мирное русло, и яблок на елке все-таки не было. Запах хвои, мандарин и яблок, смешавшись в один неподражаемый букет, наполнял комнату. В кухне за стеной топилась печка и с елки кое-где скатывались капельки растаявшего снега.