Ольга Белоус - Письмо без адреса

Сделка по поставке компьютеров состоялась. Женя с Антоном слетали в Эстонию и привезли безумно дорогую технику.

Ее родители встревожились, узнав, что она увольняется из института и переходит на работу в коммерческую фирму –и попросили ее «крепко подумать». В институте – стабильная зарплата, у нее дети…

То было лето безумных перемен. Цены взлетали с космической скоростью, и деньги обесценивались со скоростью света. Но Женя уже зарабатывала достаточно, чтобы покупать помидоры на базаре по цене, неподъемной на ее институтскую зарплату.

А в цирк они пошли вчетвером.

3.09.12

Шел год 1926. Новая власть в Украине. Рабоче-крестьянская. Самая правильная, самая справедливая. Школу в селе Саражинка, что в Одесской губернии, устраивает, чтоб деток учить. Что ж, то дело хорошее, село большое, а детям грамота нужна.

Петро Иосифович крепким хозяином был. Дом каменный под железной крышей недавно отстроил. Светлый, просторный. На кухне печь русская. Горница на два окна. В красном углу – иконы. Рядом с иконами – полка с книгами. Три спальни – для всей семьи хватит. И то сказать – трое сыновей подрастают. А младшая доченька уж в новом доме родилась. Да и старая хата, хоть и соломой крытая, но тоже не в землю вросла.

Тут и удивляться нечему. Землицу возделывал, скотину держали. Ремесло надёжное. Лучшим резником в селе был Петро. А резник, ясное дело, всегда свой кусок мяса получит за работу. Да и коммерческую жилку Бог дал. Время-то какое: хочешь работать на селе – думай, зарабатывай. Урожаи добрые. Вот Петро лук выращивал и через Одессу в Харьков возил продавать, вагонами. Харьков – город большой. Людей много. Лук хоть и не хлеб, но до хлеба, да и борща без него не сваришь. А жена его, Селя, тоже до хозяйства быстрая. Всё в руках спорилось. Огород немалый, но ухоженный, овощи – хоть на выставку. И дети присмотрены, и к работе уже приучаться начали.

Живи и радуйся. Вот только…

– Петро, слышишь, опять отряд пришёл. Неужто заберут? Страшно. Снова стреляли …

***

Восемь лет назад в 1918, как раз сын её второй, Иванко, родился, Секлетия потеряла отца. Не просто умер староста Назар Скрыпник. Тогда власть менялась чаще, чем день сменял ночь. Люди, что ж —по хатам да переждать. Только каждый новый атаман старосту требовал. Вызовет к себе, распоряжения отдаёт. Учит, как теперь жить в селе. Сколько продуктов сдать, как новой власти служить, какому порядку быть на селе да кого славить.

…Перед глазами снова всплыл тот день. Они стояли вокруг матери своей Устиньи: Секлетия, Ганна, Христина, Соломия да маленький Мойса за подол цеплялся. Устя на сносях уже, скоро рожать. А вокруг казаки. Много их. Азартно мчатся лихие бойцы славного атамана Симона Петлюры. За справедливость бьются, за счастье народное. А на том пути оказался старый Назар. Велел он Ваньке Бескорытько вернуть картошку, что тот на Марьином огороде выкопал. Вот Ванька и поведал атаману, что Назар с краснопузыми снюхался. А красную сволочь да их приспешников истребить нужно. Приговорили старосту к четвертованию. Приводят казаки приговор в исполнение. Свистят шашки, срубая части живого тела. Вот рука отлетела в сторону. Брызнула фонтаном горячая кровь, в крике зашлась Устинья. Забилась в чреве матери дочка младшая, словно и её кровь отцовская обожгла. С гиканьем промчался следующий борец за правое дело – и срубил стопу, чтоб неповадно было землю топтать. Идёт потеха. Пьянит кровь чужая. Летят по сторонам ошметки плоти живой. Отцовского тела. Вытекает жизнь из старосты. А с ней и справедливость в землю уходит.

***

Селя вздрогнула, отгоняя страшную картину, забыть которую не только она – внуки её не смогут.

– А что нам бояться, мать, мы же против власти не идём. На чужое не заримся, но своё тоже не отдадим, – Петро лукавил. Хоть и не шёл против власти, но знал, что дом его и достаток не одному бездельнику поперёк горла стоят. И судьбу тестя не забыл. Только жену успокоить пытался.

…Дверь с грохотом ударилась в стену.

– Ну, кулацкая морда, надумал? Сам отдашь? – На пороге стоял низенький мужичок с красной звездой на папахе, которая явно была ему велика, а за его спиной два красноармейца с винтовками.

– Я чужого не брал, – Петро шагнул вперёд, отодвигая жену за спину. – Мой дом, не украл. Сам зарабатывал, сам строил. По какому такому закону отдавать должен? – он говорил спокойно, тихо, глядя прямо в глаза вошедшему. В доме было тепло, уютно, вкусно пахло жареными кручениками, на которые Селя была великая мастерица. Но казалось, что распахнулись окна и густой снег вокруг закружился. – У меня четверо детей. Для них строил, почему отдавать буду? Не отдам.

– Ах, вот ты как, гнида буржуйская, заговорил? Ты, значит, против, чтобы дети крестьянские учились?! – комиссар брызгал слюной, багровея от злости. – Хочешь для своих байстрюков сладкую жизнь устроить? Советская власть бедняцких детей учить будет. Советская власть постановила школу открыть, значит так и сделаем!

– А я не против власти. Но коль надумала она школу делать – пусть дом под неё и построит.

– Ты мне зубы не заговаривай, – он шагнул вперёд, да под ноги ему подвернулся младший пятилетний Миколка. Удар сапога отшвырнул мальца к огромной русской печи. Хлопчик заплакал, из люльки откликнулась маленькая Ганночка.

Селя заметалась, не зная кого раньше успокаивать. Подхватила Ганнусю, прижала голову сына: «Тише, тише. Всё пройдёт, не плачь. Мама поцелует, и всё пройдёт. Уже хорошо. Хорошо».

– Детей не тронь, что они тебе…, – Петро говорил спокойно, хотя внутри всё клокотало. Знал – одно слово и беды не миновать.

– Товарищ комиссар, тут в подполе сало лежит, да окорока копчёные, – послышался голос одного из бойцов.

– Забирай всё, – крикнул тот в ответ. – Так, говоришь, не отдашь дом под школу? – он повернулся к молоденькому красноармейцу, стоящему у двери. – Отведешь до ставка и шлёпнешь эту паскуду кулацкую. Потом нас догоняй. Времени в обрез. Завтра утром будем школу устраивать, – повернулся он к перепуганной Секлетии, – если хоть кого здесь увижу – расстрел на месте за сопротивление советской власти. – И, смахнув со стола кувшин да перевернув стоящий в печке горшок с кашей, вышел вон.

Красноармеец вскинул трёхлинейку: «А ну – пошевеливайся!».

Заголосила Селя, вцепилась в мужа. Заплакали дети. Он обнял жену, оторвал от себя её руки. «Детей береги». Вот и всё.

У двери висели два кожуха. Старый, что уже старший сын носил, и новый. Недавно Петро справил себе. Провёл рукой по потёртому вороту старого. И надел новый, почти не ношеный. Обул сапоги.

– Пойдём, не пугай детей, – и, глянув на семью, шагнул на крыльцо.