Maxime - Обратная тяга

Да что уж теперь терять, думал я. У мамы всё равно своя правда. Слила сына конкурентке в одночасье. Вот так вот я стал рыцарем разбитого сердца. Превратился в страдальца, сохнущего по вертихвостке-первокурснице.

Мама склоняла Катю как только можно. Чувствуя заботу матери, я и сам наполнялся гневом праведным. Унижение отверженного и обида неудачника действительно просыпались ночными бдениями. Я стал угрюм, подавлен, замкнут. Общение с Алексом хоть и приносило временное утешение, не могло избавить меня от мысли, что я ужасно глуп, что я обнажил душу перед девушкой, и та заставила меня страдать.

Обида закипала в ярость, я бежал спасаться в лесу, вновь носился как угорелый по тоскливым разбитым дорожкам.

– Оля тебя очень жалеет, мама её сказала, – заикнулась однажды вечером мама.

Я представил себе эту картину: красавица Оля, которая и в шестом классе поглядывала на меня с интересом, которая всегда уважала меня и был даже разговор о том, что «ей бы больше подошёл старший брат», что вот теперь эта красотка, увлёкшаяся модельным делом, дефилирующая по подиуму время от времени на местных показах мод, жалеет меня. Катя мол оказалась такой ветреной. Перед глазами вновь повсплывали нюансы отношений между вчерашними одноклассницами.

«Неужели Оля влюблена в меня?» – ломал я себе голову.

Подобное развитие идеально ложилось в картину, нарисованную братом, мамой, её мамой, моим редким незатейливым общением с Олей.

Я всегда держался с ней налегке, как с младшенькой сестрицей. Почувствовав себя временно сломленным, я по-прежнему находил забавным фантазировать о наших с ней отношениях. Я не мог воспринимать её серьёзно, не чувствовал зудящего жжения, боли, которую Катя показала мне. Тем не менее, мне несомненно льстило, что такая красотка, хоть и не в моём сексуальном вкусе, обратила на мою скромную персону свою заботу и жалость.

Она редко попадалась мне на глаза без парня или подруги. Парни вились вокруг неё с детства. Мы жили в соседних домах, я регулярно наблюдал из окна или гуляя по парку, как Оля в компании молодых людей мужского пола дефилирует, точно так же красуется, как во время нашей знаменательного августовской встречи.

Она несомненно пользуется спросом, думал я про себя. – И спросом немалым.

Неудивительно. Многим парням нравятся такие спортивные худышки с такими длинными распущенными волосами, с такими ангельскими личиками. Оля была куколка, умница к тому же. То есть отличница, закончившая школу с золотой медалью. Кроме того, по заверениями знакомых она отлично играла на гитаре и во время выдачи дипломов на сцене школьного актового зала устроила настоящий фурор, эпатажно прошвырнувшись по проходу, взойдя на сцену красочной осанистой походкой кошки-манекенщицы. Под завистливое пшиканье одноклассниц и радостного улюлюканье мальчишек выставила традиционно правую ножку вперёд, а, получив диплом, исполнила под гитару незамысловатую песню, взорвавшую весь зал.

Слова песни сводились к простому «вы учитесь тут, а мы полетели дальше». Вот такая вот она Оля-затейница, девушка, отказавшая моему брату в плотской любви.

Меня забавляла и раздражала ситуация с моим страданием, вывешенным напоказ. Сообщение по сарафанному радио, что Оля сопереживает моему горю, вызвало лишь злую усмешку с моей стороны.

«Ну конечно! – думал я. – Она просто до сих пор не может вынести горечь поражения. Всё, что её интересует в этом деле, это конкуренция с Катей».

Мама рассказывала непередаваемыми дословно внушениями, что «Оля считает, что я бы подошёл ей больше, чем Егор». Что когда я выбрал Катю, Оля сильно расстроилась, что она до сих пор сильно переживает за меня.

Мамы – такие мамы.

Уверен, что и с той стороны шла активная проработка всех доступных вариантов. Наши страдания обмыливали на все доступные лады. Когда масла в огонь подливает собственная родительница, то и сам невольно начинаешь чувствовать себя мучеником. В некотором роде мне даже нравилось чувствовать себя в праве обижаться.

«Виноваты в моих страданиях все и прежде всего Катя, – думал я. Так обмануть меня. Какая же она сука».

«Ветреная» – прозвучало слово из уст моей мамы, данное Кате в качестве основной характеристики.

Что ж, я не возражал.

«Ветреная сука», – хотелось назвать её, но язык не поворачивался.

«Катюша, как же я люблю тебя, – шептал я бессонными ночами. – Если бы ты только вернулась ко мне, я бы всё простил. Мы бы сразу поженились, чтобы уже никогда не расставаться. Как же я люблю и хочу только тебя».

Зацикленный мозг не знает пощады, я и раньше влюблялся, но никогда мои душевные страдания не заходили так далеко. Видимо, потому, что Катюша всё же дала мне изначально зелёный свет, а потом просто перекрыла кислород.

Отказаться от любви к Кате я не мог. «Искать другую бабу? Зачем? – думал я. – Какая глупость. Ведь я люблю только Катю».

Её сладкие губки, юркий язычок, пьянящий, те страстные объятия и потом её испуг, она будто натешилась, поиграла в любовь и дала задний ход, – всё это прокручивалось в моей головушке незамысловатым сюжетом одного грустного фильма. Постепенно я вызревал, терпкое раздражение, любое упоминание о Кате в разговоре с мамой вызвало бурю скрытой агрессии с моей стороны.

Катя звонила мне пару раз, чтобы поинтересоваться как дела. Я больше не рассыпался в признаниях в любви. Мне казалось, она звонит исключительно за тем, чтобы потешить своё женское самолюбие.

– Нормально, – отвечал я и умолкал.

Этим обвинительным молчанием в трубку я осуждал её на презрение. Бросать трубку мне не хотелось.

Вдруг Катя захочет сказать мне что-нибудь очень желанное, например: «прости меня, я люблю тебя, только тебя, просто я дура, полная дура». Тогда моё сердце оттает, я вновь расцвету красками любви, моя жизнь озарится, тучи наконец разойдутся, и тёплое солнце пригреет мою продрогшую озябшую душу.

Два раза она предложила мне встретиться. Оба раза поздно вечером. Один раз возле школы, другой – в парке. Я пришёл и вновь молчал. Я выглядел обиженным, я и был обижен на Катю.

Что я мог предложить? Чего она хотела от меня? Продолжить игру по странным правилам, в которой я должен признаваться в любви, а она будет смеяться надо мной? Нет уж. Дудки! Для себя я чётко решил, не идти больше ни на какие уступки.

Я молчал. Временами это было жестоко, я и сам чувствовал, что поступаю уж слишком сурово. Она зовёт меня к себе на свидание, пытается, видимо, утешить. В ответ я бросаю ей единственный укор, отключивший меня от искреннего общения с ней: ты не любишь меня так, как я люблю тебя.

Это был странный, немой укор. Катя пыталась вывести меня на откровенный разговор, вновь заставить говорить по душам. Но я с презрением замкнулся в себе.