Виктор Девера - Храм любви. Книга вторая. Леди грёз

Я за годы своей практики привыкла к множеству случаев такого необычного обращения и не стала возмущаться, приняла это как возможное. Он пожаловался на боли в груди. Я попросила раздеться до пояса, чтоб осмотреть, и пройти за мною в другую комнату.

– За вами хоть куда, – ответил он и добавил: – А раздеться до пояса от ног али как?

– Али как и без шуток.

– Я как дочь попова: к любви и верности всегда готова, – уже без особого оптимизма, скорее по инерции отреагировал он.

Я оставила его очередную шутку без внимания. При осмотре груди обратила внимание на его опухшие соски. При сдавливании их он чувствовал небольшую боль. Мне показалось, что при всем его внешнем, казалось бы, легкомысленном флирте с женщинами, он вел довольно аскетическую жизнь. То, что он давно не имел никаких половых контактов, для меня стало ясно как божий день.

– Как у вас с сексуальной жизнью? Мне кажется, что её у вас нет, – сказала я ему.

Он сконфузился слегка, но сразу отшутился:

– Выкиньте эти мысли из головы, все нормально, и эрекция есть, и выходит хорошо, и обратно не сложно.

– Так вот, чтоб обратно несложным было всегда, нужно иметь регулярную половую жизнь, а не изображать донжуана. Вы еще красивый, хоть и седой мужчина. Рано завязывать. Иначе придется действительно положить в женскую палату и выписать справку с разрешением ходить только в женскую баню.

Я дала ему еще несколько советов относительно серьезности его симптомов и через день объявила об операции. Он от неожиданности скорой операции не знал, как отреагировать. Согласившись с моим решением, с благодарностью удалился, назвав меня, как положено, по имени и отчеству.

Однако в день операции, когда он уже лежал на операционном столе под наркозом, он, как в бреду, при ощущении обострения боли повторял: «Ксюша, Ксюша, Ксюша – юбочка из плюша». Когда же мы его просили смотреть на ноги, он отвечал, что не видит ни своих, ни наших ног. «О, если б я погладил их, то чувство боли сразу потерял. Красота для меня как наркотик. При её ощущении у меня и ноги раздвигаются, и глаза разбегаются».

– Нет, вы посмотрите, какой больной, несет всякую ерунду и лицевой наркоз не берет, – прошептала ассистентка.

Под ножом он вел себя неспокойно и при слабом ощущении боли напрягался или неудачно шутил. Так, видимо, он пытался заставить себя не думать о боли, но это мешало спокойно вести операцию. Мне приходилось его успокаивать и постоянно что-то говорить или отвечать на его несуразные вопросы.

– Милый мой, терпите, вы же мужчина, – шептала я ему обычное утешение, – и уже в его духе пытаясь его отвлечь и успокоить, даже заметила: – А ноги вам лучше сжимать, а не раздвигать, вы не дама. У каждого врача свой подход к пациенту и ничего необычного, как мне казалось, я не говорила. Однако он, похоже, воспринял моё обращение по-своему, хотя все равно и это слабо действовало на него. Обращаясь к своей напарнице, пожаловалась, что мне всегда попадаются неудачные пациенты, у других больные на зависть ведут себя более спокойно. Он, слыша наши разговоры, соглашался со мной, подтверждая тем, что с детства был чувствительной натурой, не любил ни уколов, ни шприцев, ни тем более ножей и не способен лежать дохлой кобылой ни под ножом, ни в любовной постели.

Призывая его к спокойствию, терпению и расслаблению, я не уставала напоминать ему, что он является представителем мужчин, и хвалила его, когда он расслаблялся. Моя напарница, наоборот, требовала жестко выполнять мои просьбы и указания, а порой просто заставляла его замолчать и не моргать, так как это мешало работе. Когда операция закончилась, я с облегчением вздохнула. Вечером, перед уходом, я зашла в вестибюль и, остановившись перед зеркалом, решила подкрасить губы.

– Вам помочь? – услышала я сзади знакомый голос.

Несколько часов назад прооперированный мною больной с перевязанным глазом стоял сзади и, мило улыбаясь, продолжал:

– Я сделаю это не хуже вас, и не только на губах.

– Боже мой, – обернувшись, промолвила я: – Вам нужно лежать, вы еле стоите, от наркоза еще не отошли, а пытаетесь оказывать внимание женщине.

– Не волнуйтесь, пока меня ещё с горшка не сдувает. Я нормальный мужчина. Вышел посмотреть на вас и, наверно, поднялся бы ради этого из могилы. Такое желание вызывают не все женщины.

– Это вас и спасает от моего гнева. А еще вы напоминаете мне одного любимого артиста кино. Правда, вы старше, но говорят, что истинная красота мужчины проявляется с годами.

– Просто с годами мужчина больше ценит красоту женщины, особо внутреннюю. Хотя говорят, что любая красота, пусть и святая, имеет под собой греховное начало и сильное увлечение всегда опасно сильным разочарованием.

– Вы неисправимы, а вам и рассуждать опасно. Покой, сон и опять покой.

Я подозвала сестру и попросила его увести в палату. На следующий день, посмотрев его глаза, результатом операции была не совсем удовлетворена. Ему я сказала что-то неопределенное, требующее еще наблюдения и дополнительного лечения. Несмотря на то, что для радости пока оснований не было, он принес в ординаторскую букет из больших ромашек и при всех врачах вручил мне. Это было приятно, однако моя напарница спросила: «А мне?» – и он, достав несколько шоколадных плиток, вручил ей. Она обрадовалась и спустя немного времени мы сели пить чай.

Так повторялось каждый день, он после осмотра или перед ним заносил нам в ординаторскую что-нибудь к чаю. Однажды даже угостил парой баночек черной икры. Интересно то, что поначалу он подал их мне. Я отказалась. Он предложил другим – последовал такой же отказ. Тогда он, обидевшись на нас, положил их на стол. Одну банку все съели, а другую отнесли мне на кафедру, которая была моим личным кабинетом. В нем я периодически общалась со студентами и занималась с молодыми последипломными специалистами, как кандидат медицинских наук.

После того как он узнал, что у меня есть отдельный кабинет, он стал приносить подарки туда. Мне было приятно, и я принимала, хотя всегда говорила, что ничего не надо, что он и так закормил нас всех сладостями. Мы не знали, что за подарками ему постоянно приходилось выходить за пределы больницы и, похоже, холод отрицательно влиял на его глаза. Я как-то осматривала его глаза и, как обычно, просила его смотреть то на ножки, то на себя. Он смотрел на мои глаза, восхищался ими и просил сделать ему такие же, говоря:

– Если у меня были бы такие глаза, как у вас, женщины с моих рук не слезали бы. Они все просили бы утопить их в моих глазах. И в них они плескались бы как божественные русалки. Выходили по ночам и пели свои песни, засыпая меня венками из лилий. Те, которые хотели бы мальчиков, жили бы у меня в правом глазу, а те, кто хотел девочек, жили бы в левом глазу.