Валерий Тимофеев - БорисЪ

– Это все официантишка, зараза такая, – матюкнулась Разбитная и сплюнула смачно. – Ух, повстречаю я его еще!

– Зачем ты ему в зубы-то?

– А что, мне его целовать надо было?

– Не целовать, зачем же целовать! Он и не просил. Но кулаком-то… по человеку… это же не аргумент?

– Это у вас, мещанских перевертышей, не аргумент. Пасы – распасы, здрасте – простите! А у нас, простых и общественных женщин, самый настоящий аргумент.

– Ему больно…

– Вот и славненько! Теперь он меня, вражина холуйская, запомнит, и грубить больше не будет.

– Да он и не грубил совсем!

– Ну и пусть не грубил, – сбавила тон Разбитная. – Теперь уж чего? Сделали, и все, плоды созрели. Эй ты, солдафон в фуражке! Давай, пиши свой протокол и вези нас домой! Извозчика, извозчика крикни!

– Ой, не надо никаких протоколов, – потянула товарку за рукав Плакса. – Я бы заплатила лучше. У меня вот и деньги еще есть за лифом, я и сережки золотые с камнями могла бы.

– Подожди ты с деньгами, – зашипела товарка, прижимая Плаксу к моей двери, – можа так обойдется! Оне то ж лишнего шума не любят. Главное, напугать их покрепше, пены нагнать. А там, глядишь, и отпустят, еще и с извинениями.

Она приосанилась, добавила в голос грубости, заколотила в дверь дежурному и выдала очередную порцию ругани. Теперь уже матерной.

Не из дежурки, а из закутка вышел Ургеничус.

Это я по шагам его узнал, а потом и по слащавому голосу.

– Чего шумим, дамочки? – вроде как с веселостью спросил он. – Никак, праздник у вас?

Бабы сразу купились на эту его слащавость.

– Праздник, праздник! – завелась Разбитная. – Душа поет!

– Это хорошо! – расхлябанной походкой пошел на них Ургеничус. – Мы тож тута шибко певучие, когда повод есть да компания подходящая! Эй, Пахом! Нет ли у тебя там горячительного?

– Есть, как не быть, – это уже Пахом распахнул свою клетушку и выполз наружу.

– Мне б домой, – робко вставила Плакса.

– Да об чем проблема! – хохотнул Ургеничус. Он явно играл в этом оркестре первую скрыпку. – В лучшем виде, дамочки! В самом наилучшем виде доставим!

– Правда? – обнадежилась Плакса. – Вы нас не обманете?

– Да вот те крест! – хохотнул Ургеничус. – Моя смена через два часа закончится и я вас, красавицы, да самолично, под охраной вот этого вот револьверта, хоть на край света!

– Ну, мужчина! Вы такой!.. – прижалась к нему Разбитная.

Песня закрутилась.

– Счас мы выпьем, часы скоротаем, – подхватил ее под пышный бок Ургеничус, – порадуемся жизни и на самой красивой карете до квартиры!

Компания переместилась в закуток.

Пахом молчаливо собирал на стол, приносил громкую посуду и наличные харчи. Ургеничус балагурил – обалтывал согласных дам.

– Выпьем за знакомство! – поднял большой стакан Ургеничус. – Меня Феликсом зовут. Пахома вы уже знаете.

– Нюра, – представилась Разбитная, игриво усаживаясь к нему под бочок, и тут же поправилась. – Анна! А это у нас Софа, Софья.

– Я не буду, – тихо попросила Плакса Софа и спрятала руки под стол.

– Как это ты не будешь! – не принял отказа Ургеничус. – А праздник?

– Я такое крепкое не пью, – выбрала слабую отговорку Плакса. – И у меня муж, а я к нему пьяная.

– С одного-то стакана?

– Нет, ну пожалуйста!

Ее не слушали. Пахом молча всунул стакан в тонкую ладонь и сказал жестко.

– Пей!

От страха дамочка сделала глоток и закашлялась, чем вызвала громкий смех компании.

Сопротивления, как и самостоятельности, в слабом нутре у Плаксы было немного. Ровно на один, первый глоток.

Они пили, выли вразнобой разные песни, хихикали и опять пили.

Часа через полтора Плакса спросила про время и опять начала скулить.

– Отпустите меня, пожалуйста, вы же обещали! Меня муж дома ждет. Он строгий, ругать будет.

– Скажи еще, что побьет! – хохотнул Ургеничус.

– Нет, он меня не бьет, – откровенничала спьяну Плакса.

– А чего деит? Гладит?

– Он стыдит.

– И всего-то?

– Ага, всего-то! А знаете, как это? – нагоняла Софа слезу. – Это больнее, чем кулаком! Это как по голому сердцу.

Ее нелепые в этом кругу откровения вызвали новую волну смеха и издевок.

– Вы тут договаривайтесь, – встал из-за стола повеселевший Ургеничус, – а мы пойдем по протоколу решать. Пойдем, Анна?

– Пойдем! – кобылицей заржала Разбитная, всем своим видом демонстрируя полную готовность. – Посмотрим, какой он у тебя, твой протокол! На-стоящий сказуемо или под-лежащий прилагательно?

– А ты, – подмигнул Ургеничус Плаксе, – не кочевряжься, поговори с человеком, мож и с тобой по-нормальному обойдутся, по бес-протокольному! – и хохотнул похабно.

Пахом молча дымил папироской, искоса поглядывая на Плаксу. А она, парализованная страхом, сидела, зажав ладони коленями, покачивалась и смотрела упрямо в одну точку на столе.

– Домой хошь? – выдал наконец призывный сигнал Пахом.

– Хочу, – тихо кивнула Плакса.

Пахом поднялся, затушил окурок в тарелке и зашел к Плаксе со спины.

Она сжалась еще больше.

Пахом положил свои толстые пальцы-колбаски ей на плечи. Дама вздрогнула, но рук не скинула. Тогда он осмелел и полез клешнями под кофточку.

– Вы что… вы что? – зачастила дамочка. – Я совсем не такая!

– Домой хошь? – мутным голосом с упором повторил Пахом.

– У меня муж, – только и выдохнула Плакса.

Но Пахому нужно было свое и он, подхватив дамочку на руки, бросил ее спиной на большой стол.

– Боже, что вы делаете? Что вы делаете? – скулила оправдательно Плакса, пока неуклюжие пальцы Пахома возились в густых складках ее одежды.

– Домой хошь? – как заведенный, повторял Пахом, сурьезно вгоняя все свое упрямство в ее покорное смирение.

Они долго сидели молча, каждый со своей стороны стола.

Пахом, не теряя хмурого выражения лица, сочно курил папиросу, щедро выпуская изо рта густое облако дыма, и сверлил глазками ее разгладившееся розовыми щечками личико.

Плакса стыдливо тупилась, попыталась привести себя в порядок, застегнуться и пригладиться. Пахом строго стрельнул в ее замораживающим взглядом, остановил коротким словом.

– Погодь, я счас еще раз.

И она покорно опустила маленькие ручки на голые молочного цвета колени.

А потом, когда пришло время исполнять обещанное и отпускать бабу домой, Пахом сладко потянулся и без стыда и совести признался:

– Дык, не я вас задерживал, и отпускать не имею никаких прав. Вот придут утром старшие, оне за вас и порешают, – и, хлопнув ладонями и потерев их друг об друга, подмигнул, как старой знакомой. – Ну что? Еще разок?

Плакса негромко скулила в закутке на поскрипывающем столе.

3

У меня нашлось занятие по душе.

Блокнот и карандаш наполнили смыслом мое здешнее пребывание и я подробно, слово за словом, описал вчерашний вечер.