Валерий Тимофеев - БорисЪ

© Валерий Тимофеев, 2019

ISBN 978-5-4496-1578-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1

Я вынырнул из забытья и ощупал себя – не верилось, что я все еще жив. После вчерашней попойки… какой там! после недельной попойки трудно реально оценить – на том или на этом свете ты находишься, и твое ли еще это бесчувственное тело, которое сейчас онемевшими пальцами щупаешь.

В нашу маленькую комнатку пробивался свет. Старая скрипучая семейная развалюха-кровать приютила мое туловище. Почерневший от времени комод смотрел на меня, не моргая, своими кнопками-ручками и ухмылялся.

Стоп!

Это я смотрел на него!

Кто еще здесь?

Крашеный лет сто назад синей краской табурет в местах потертостей выдает все свои прежние цвета: от белого до темно-коричневого. Швейная машинка жены, в перерывах от шитья служащая ей тумбочкой, а мне письменным столом. Разрисованное потрескавшейся амальгамой зеркало на комоде, пузатый графин на табурете.

И я, хоть и населен крутящимися в голове мыслями, но по способности двигаться пока мало чем отличаюсь от этой мебели.

Что сейчас? Утро? День? Или фонарь отсвечивает от снега и дурит меня, зная, что сил подняться и посмотреть на часы у меня нет.

Откинул руку за спину, пошарил.

Место рядом пусто и холодно. Но это ни о чем не говорит. Когда я в таком… в никаком состоянии, жена спит или на сдвинутых стульях общей кухни, или на сундуке в коридоре.

Пьяный я… короче, сам себе не нравлюсь.

Никогда бы не подумал, что думать – так тяжело. От жалких полутора мыслей устал, как будто полдня землю на тачке возил.

Тьфу… Чем это пахнет?

Похоронами.

Кто-то умер?

Не я.

Я – живой.

Кто?

Я верчу стопудовой головой, глаз цепляет еловую ветку, подоткнутую под рамку зеркала. На ветке кольца серпантина и красный елочный шарик.

Скоро праздник, второй наш совместный Новый год, вот жена и старается хоть как-то украсить нашу серую комнатку цветными пятнами: тут красивый лоскуток – остаток от платья, там завиток ленточки, или вот этот вот стеклянный шарик.

– Слава богу, все живы, – благодарю я судьбу и закрываю утомившиеся глаза.

Страшно хочется пить. Но так же страшно не хочется даже шевелиться, не то, чтобы вставать.

Две страшные силы начинают во мне непримиримую борьбу. Жгучий жар наполняет глотку, сушит язык и, уже и мыслям в голове крутиться невмоготу от обволакивающей сухости во рту.

Жажда, – у нее огромный опыт, – уверенно побеждает нокаутом, и я сползаю с кровати.

Графин с водой пуст.

Я знаю, это Фима его опустошила.

Специально. Чтобы я сам, своими ногами добрел до кухни, до заветного крана и по дороге протрясся и проснулся. Иначе, напившись до тошноты, опять упаду и проваляюсь бездумно до самого ее прихода с учебных занятий и с рабочего дежурства.

Вода из крана течет ледяная. Пить невмоготу, – ломит зубы и крючит мозг. Я сую под струю голову и вскрикиваю от обжигающе-ломкого холода. Трясу чугунной башкой, смахиваю капли, застрявшие в волосах и, пока борюсь со своей дурностью, окончательно просыпаюсь.

– Ух! – вздыхаю, выпрямляясь, и даю себе слово: – Все! Больше ни-ни! До самого Нового года ни-ни! Только на празднике, только в своей компании, об руку с молодой женой.

Даже не пытаюсь убедить себя, что стоят эти мои каждодневные обещания. Тут же рука на автомате лезет за тумбу – там заначка спрятана, на опохмелку хоть глоток завсегда есть – звериная привычка закапывать про запас во мне не убиваема.

Был…

Наверное, ночью вставал и спасал свое бесценное туловище.

Ругнувшись, заменяю заначку еще одним глотком воды из-под крана и возвращаюсь в комнатку.

К зеркалу, пониже украшенной еловой ветки, пришпилена записка.

«Тебя потеряли на работе. Редактор велел к 9 зайти на Казакова.

Ты знаешь. Срочный материал.

Не забыл, после обеда уезжаешь в Челябу?»

– К девяти? – тупо смотрю я в записку и поднимаю глаза. – А сейчас четверть одиннадцатого.

Пойти?

Или уже поздно?

Уснуть теперь не смогу. А вот пожрать…

Пожрать?

– Бр-р-р! – мутит в животе. – Не-е. Вряд ли найдется сейчас такой кусок, который в горло полезет.

На улицу Казакова от моего дома добираться минут с пятнадцать, не больше. Вполне хватит, чтобы вернуть себя к жизни.

– Там за углом, на Первомайке, пиво продают, – вылезает радостная мысля. – После кружки-другой пива и перекусить можно будет.

Стимул обозначен.

Повеселев, собираюсь, одеваясь, выглядываю в промерзшее окно. В середине стекла остался неровный пятачок прозрачности. Слышно, как ресницы царапают узорчатую пленку льда – вжик-вжик, а в лоб вгрызается острый холод.

Ситуация с погодой ясна: снег не идет, ветер не бесчинствует, ресница не успевает примерзнуть.

Выхожу, прикуриваю папироску, оглядываю улицу вправо-влево.

Первая затяжка – время на раздумье: – Идти на трамвайную остановку или не идти?

– Пожалуй, пешком прогуляюсь, – включается в разговор моё второе «я». – Не шибко и проиграю по времени, но хоть развеюсь.

Морозец невелик, градусов двадцать пять, не больше. Снег под ногами приятно поскрипывает, что-то рассказывает неторопко. Под такой говорок ботинок со снегом шагается веселее.

– Ну, подумаешь, опоздал, – утешаю я себя. – Не на смену же, не к станку. Скажу, что… оперативка… летучка… совещание… В конце концов, у меня не они одни… Да и… вообще ничего говорить не буду! Им надо больше, чем…

– Пошли все!

Прогулка идет на пользу. Если, выходя из дома, планировал: сначала пивка для здоровья, потом по делам, сейчас передумал. Чего это от меня пахнуть будет? Я ж, вроде как, на работе.

– Нет, интервью с трезвой головой возьмем. А потом и пивком перекусим.

Разговаривая сам с собой, незаметно дошел до нужного здания.

Два оштукатуренных этажа и цоколь. Низ выкрашен серо-черной цементной краской, этажи – желтой. Почти все каменные дома тут желтые в разных степенях насыщенности. Побочный продукт металлургического производства – сурик и охра.

К торцу здания примыкают ворота и длинный железный забор. Поверху ряды плохо натянутой колючей проволоке на кривых стойках и густо нависшие ветви старых кленов.

Сунулся в парадную дверь.

Дежурный без особого интереса посмотрел в мое удостоверение, сверился с лежащей перед ним амбарной книгой и, найдя, или не найдя что-то в записях, извинительным голосом сказал: