Валерий Тимофеев - БорисЪ

– Когда начальник подойдет? – строго спрашиваю у него, демонстрируя свой уровень.

Не тронутое эмоциями лицо равнодушно скользнуло по мне.

– Нам за начальство знать не велено, – пустым, совершенно лишенным эмоций голосом отвечает он, выставляя себя во множественном лице.

– А кому велено? – еще напористее наступаю я, сгоняя к переносице брови.

– Дежурному.

– Так позови его!

Он на долю минуты, чуть наклонив голову, задержал на мне изучающий взгляд. Кивнул, что ли? И лениво закрыл за собой дверь.

Меня оскорбило такое неуважительное отношение служилого, пустые его ответы пустым голосом и вот это вот запирание моей двери на замок.

Обязательно, да?

3

– Крикнуть еще раз? – бурлило во мне. – Потребовать вызвать дежурного?

В другой ситуации я бы так и сделал. Но опоздал-то на два часа я! И, вроде как, долг платежом красен, два часа вынь да положь, сиди и не рыпайся!

От нечего делать начинал фантазировать.

– А ну как я и взаправду арестованный! По ложному доносу завистников!

Каких?

Ковыряюсь в круге моих знакомых и что-то никого не нахожу, кто бы мог хоть в малом позавидовать моей жизни.

Со смешком, подавленным в горле, представлю себя в роли графа Монте Кристо, единственного известного мне узника. Как будто сижу я в полном неведении, без суда и следствия, и даже не понял еще, что я здесь навсегда. Этакий новоиспеченный «Узник замка Иф».

Я, конечно, не граф и даже не мелкий поместный дворянчик. Дак и он сначала был простым моряком. И тюрьма моя на замок не тянет, но я же просто фантазирую!

Как бы на месте графа я себя повел?

Уже с этими мыслями осмотрел свою камеру, попробовал представить, как она станет всем моим миром на многие годы.

В это узкое окно будут заглядывать птицы. Из того вон угла прибежит подруга-мышка за своей пайкой хлеба. Вон там начну подкоп рыть, к соседу, как там его звали-то? Монах какой-то, Фариа, вроде. А писать? Ну и писать буду. Потребую бумаги, карандашей, курева побольше и книг…

Иссякла моя фантазия.

Ничего, кроме ухмылки, из моих представлений не получилось. Какой из меня, к черту, узник? Я ж здесь по заданию редакции, написать надо в нашей газете о жизни и работе этих вот людей, «написать честно, объективно, как они попросят».

Это редактор так сказал.

А я еще подъе… переспросил у него:

– Как писать-то будем? Честно и объективно? Или как они попросят?

А он замахнулся на меня кулаком и выгнал из кабинета:

– Договоришься у меня тут! – крикнул вдогонку и еще кое-чего от себя для убедительности добавил, но я уже далеко был.

Мне надолго рассиживаться тут некогда. Еще сегодня вечером в Челябе ребята ждут. Да на завтра несколько встреч назначено, заседает литературный штаб и на радио пригласили.

Сейчас придет их начальник или кому там они это дело поручили, расскажет мне все, что они про себя увидеть хотят. Наверняка уже что-то для газетного материала приготовили! Обсудим тему и я пойду. Сначала в пельменную, а потом и…

А, куда ноги понесут!

Я отпил глоток из кружки и чуть не выплюнул все на пол. Жажды не утолил, но больше осилить не смог. Вода не только противно-теплая, еще и с каким-то странным вкусом, словно в ней школьный мел или гашеную известь растворили. С детства помню этот вкус. На зубах и по нёбу образовался тонкий налет.

А тут новая напасть.

Папиросы кончились.

Я, сжав плотно губы в полоску, а пальцы в кулаки, сидел с прямой спиной и терпел. Мне жуть как не хотелось еще раз видеть перед собой этого мрачного разносчика воды. Папиросы – не вода, не первая необходимость. Не буду себя позорить, не выкажу слабости, промолчу.

Без папирос совсем плохо.

Посчитал по окуркам и сам себя пожурил. Хватило бы до вечера, если бы так бездумно не смолил.

Никогда не делал такого, но в этих стенах, где другого выхода просто нет, и еще от вынужденного безделья, распотрошил все оставленные мной бычки и набрал с горсточку табачку. Из блокнота вырвал страницу. Смастерил пару самокруток. Не шибко богатых, но все же.

И, странное дело, пока вытрясал табачок, сортировал и скручивал самокрутки, курить хотелось до писка. А вот теперь лежат на столике передо мной две криворукие «козьи ножки», а я смотрю на них и не спешу прикуривать.

Всегда в кармане какую-нибудь книгу носил, вот и намедни, помню, дали почитать «Дон Кихота Ламанчского». А при себе не оказалось. Или обронил где, или кому оставил. Нет-нет! Вспомнил! Домой принес. Наверное, Фима взяла, она любит такое.

– Жалко, ожидание не было бы таким тоскливым, – сокрушаюсь.

Убивая время, копаюсь в блокноте.

Карандаш, бумага, никто не дергает. Очередной раз удивляюсь себе – какие хорошие мысли бывают иногда в моей голове. Аж похвалить себя хочется. Ну надо же! И это я записал!

– Чего бы и не поработать? – цепляюсь за красивую фразу, и уже зуд в одном месте, и карандаш сам в руку прыгает

Липнут глаза, легкое головокружение качает меня по волнам.

Накурился лишнего?

Или от голода это?

– Отдохну чуток, потом и поработаю.

Я оттолкнул блокнот и карандаш на край стола, положил на скрещенные ладони шапку, и, устроив на ней плывущую голову, уснул.

4

Душераздирающий крик вырвал меня из забытья.

Словно с человека по живому сдирают кожу.

В полной темноте я попытался вскочить с табурета, совсем забыв, что он замурован в пол, и едва не завалился за спину. Кое-как восстановил равновесие и чисто интуитивно, на цыпочках подбежал к запертой двери. Казалось, не нити страшного крика, а целые жгуты исходят от железа, просачиваясь в несколько слабых полосок коридорного света.

Чужие вопли боли рождались за ближней стенкой, в соседней комнате, они, заполнив все воздушное пространство, проникали и в меня, и меня начало выворачивать наизнанку, и непременно стошнило бы, если бы было чем.

Что есть силы я заколотил в прогибающуюся под моими пинками дверь.

Крик прервался, и страшная звенящая тишина обрушилась на меня сдавливающей тяжестью. Уже занесенная для очередного удара нога замерла, и я чуть не упал, потеряв равновесие.

Мне почему-то почудилось, что сейчас придут ко мне, и уже не чужой, а мой голос будет висеть страшным проклятием в черноте липкого воздуха.

Я, как застуканный на горячем школьник, осторожными шагами, вспоминая расположение предметов вокруг себя, прокрался к шконке и лег на нижнюю полку, свернувшись калачиком.

– Только бы не пришли… только бы не пришли, – шептал я молитвой, покрываясь холодным потом.

Когда шум за стеной возобновился, я даже немного обрадовался.

– Пум-пум, пум-пум, – доносились глухие удары во что-то мягкое.

– Ох-оох, ох-оох, – запоздало отвечал на удары неизвестный.

Это походило не на избиение, а на работу парового молота, – монотонно, с одинаковой глубиной хода поршня и расчетной силой.