Creative Writing School - Пашня. Альманах. Выпуск 3

– Зачем ты ее слушалась? Зачем лезла на турник? – спросил папа.

– Мы играли… В эти самые… тренировки, – несмотря на жару, у Киры стучали зубы и мерзли занемевшие ступни. – Как будто она дает задания, а я выполняю.

– Ничего себе игра! Ты должна была прекратить это гораздо раньше. Почему ты продолжала?

Кира опустила голову.

Но сейчас никто ее не увидит – папа на работе, мама в комнате возится с младшими, а Кира на площадке совсем одна. Повисла на слабых и скользких коленных ямочках, скоро на нее набросится пыльная твердая земля, и Кира станет пустым мешком. Папа не понял, почему она полезла на турник, когда ее заставляла Лидия. Папа тем более не поймет, почему она полезла на турник, когда ее никто не заставлял. Как объяснить ему, что от той Лидии-чили, которая поселилась у нее внутри, убежать невозможно?

– Сопливая малявка! Ты уже стала пустым мешком! – веселится она внутри Киры. – Ну же, подтянись! Перехватись руками и спрыгнешь. Но ты не сможешь, не сможешь, ты никуда не годишься, тобой только лужи вытирать! – Она запрокидывает голову и хохочет, у нее такая нежная молочная шея, а в просвет между зубами нет-нет да мелькнет тонкий раздвоенный язычок.

– Я не мешок, – сцепив зубы, говорит себе Кира. Кровь и так прилила к голове, куда уж больше, но вот, поди ж ты – эта злость, она как удар, от которого идет взрывная волна. Лопнули помидорные щеки, лопнул живот, скрючиваясь, чтоб поднять вверх больше не безвольное тело, лопаются пальцы, взмывая, вцепляясь в спасительную железку. Освобожденные ноги закидываются назад, кувырок, и Кира стоит, качаясь и пылая, а яркий-жаркий день слегка меркнет по контрасту. Пыльная и твердая земля надежно лежит под подошвами.

– Отличное сальто! – пытаясь вложить в эти слова издевку, сказала подошедшая Лидия.

Кира обернулась и захлебнулась от восторга: «Она видела! Видела!» Привычная робость перемешалась в ней с гордостью. Может быть, теперь, когда она смогла, Лидия будет говорить с ней, как большая с большой? Но Лидия глянула злыми красными глазами и сказала:

– Ты вся потная. Иди проветрись.

Кира послушно пошла на качели. Вообще-то, она даже почувствовала облегчение – ни говорить, ни играть с Лидией ей больше не хотелось.

А Лидия смотрела ей вслед распухшими глазами. Сегодня она уже не плакала, наверное, все слезы кончились вчера. И умолять она перестала: «Мамочка, пожалуйста, пожалуйста, я не пойду на индивидуальные тренировки. Давай я буду полы всегда мыть, и убирать посуду со стола буду! Я вообще больше не пойду на акробатику!» К чему? Все равно мама снова ответит: «Брось. Ты же хочешь победить на соревнованиях? Для результата нужно потрудиться!»

– Через пять минут выезжаем! – крикнула мама, выходя из подъезда.

Приветственно пиликнула сигнализацией черная машина. Лидия смотрела, как взлетает идеальным полусолнышком Кира на качелях, как взблескивают на верхних точках ее красные сандалии. Всего лишь вчера она висела вниз головой, как тряпичный клоун, которого Лидия как-то искупала в ванне, а сейчас – этот почти противоестественный кувырок… Как она смогла? Откуда взяла силы?

Машина выехала с парковки, по дому пробежали солнечные блики. Мама опустила стекло:

– Ты готова?

– Готова, – ответила Лидия, с усилием поднимая себя со скамейки.

– Простите, у Вас случайно нет соды? – опускает глаза в пол мужчина с бородкой, лежащей словно банан в нижней части лица.

Ислам не позволяет открыто смотреть на чужих женщин. Тагир чеченец. Из древнего аула. Еще два года назад у него была большая семья, четверо детей и даже двое внуков. Собирались на праздники, гуляли на свадьбах. Человек по сто и больше. Его бескрайний горный мир смыло лавиной боли, и он уныло расплющился до одной палаты в брюссельской больнице. Круг общения – врачи, пара родителей с Украины и из Армении, которые по молодости называют его на русский манер дядя Толя, переводчик и пятнадцатилетний сын Эмин с диагнозом лейкемия.

Я познакомилась с Тагиром, столкнувшись тарелками на больничной кухне буквально через пару дней, как мы с дочерью оказались в детском отделении гематологии и онкологии огромного университетского госпиталя в Бельгии. Я ругнулась по-русски, а он засмеялся и заговорил. Спросил про нас и про нашу ситуацию. Еле сдерживая себя, я сухо ответила. Моя шестнадцатилетняя дочь была срочно госпитализирована с таким же диагнозом как и у Эмина – лейкемия. Рассказывать в тот момент особо было нечего. Шли доскональные обследования, и дни ожидания результатов превратились для моей семьи в ад. От них зависел не только тип лечения, но и его исход. Он все понял и не стал больше меня терзать расспросами, а я в чужие страдания погружаться не хотела. Сил хватало только на монотонные автоматические действия – покормить, уложить, подбодрить, покормить, уложить, подбодрить. С тех пор мы лишь кивали друг другу в коридорах и скрывались в палатах детей, как в норах.

Через неделю анализы были готовы, и врач вошла к нам со словами: «Ну, дорогие мои, выдохнули. Все органы чистые, генетический анализ хороший, этот тип болезни лечится, однако предстоит нелегкий путь». Мы выдохнули, но вдохнуть полной грудью, как раньше, не сумели. Пришлось учиться дышать по-новой – мелкими неровными всполохами. И тогда возникла острая потребность делиться с кем-то таким же, разучившимся правильно дышать. Тогда-то впервые я попросила Тагира рассказать о своем горе.

Тагир с сыном в больнице уже год. Диагноз поставили еще в Чечне, но с лечением тянули и тянули. Помог друг, давно живущий в Бельгии. Собрали деньги и улетели в Брюссель, где запросили статус беженцев. Живя в лагере, Тагир скрывал болезнь сына, боялся, что депортируют. Когда Эмину стало совсем плохо, Тагир решился и сказал правду. Не прогнали, а сразу определили в больницу. Но бесценное время было упущено. Начались воспаления.

Поздно вечером, когда наши дети, изнуренные капельницами и химиотерапией, уже спят, мы сидим с Тагиром на кухонном островке мнимой свободы и разговариваем. Традиционно пьем чай. Только традиции у нас разные. Я люблю чай черный, чтобы густой, как туман, с лимоном и чайной ложкой меда. Завариваю в маленьком белом чайнике, случайно найденном в недрах кухонных полок кофейной страны. Бельгийцы, как и французы, чай не пьют. И они равнодушны к моему ритуалу. Дно и стенки тщательно ошпариваю кипятком и только потом насыпаю душистую сухую листву в разогретый до стона чайник, где они томятся и раскрываются, оживают от горячей влаги. Лью заварку щедро, почти до середины чашки, разбавляя водой лишь для объема. Тагир всегда с интересом смотрит на мое приготовление. Он пьет свой напиток. Никогда не спрашиваю, какой. Вдруг предлагает: