Creative Writing School - Пашня. Альманах. Выпуск 3

– Хотите наш чай попробовать, чечено-ингушский?

– А разве у вас пьют чай? – несмело шучу.

– Конечно, пьют. Мы завариваем душицу кипящей водой на треть, а потом добавляем молоко, немного соли, перца и сливочного масла. Тогда вкус получается мягкий, пикантный. У душицы, между прочим, много лечебных свойств. От бессонницы помогает. Иногда даже мне, – добавляет. – Здесь, в Европе, нашел ее аналог – орегано. Но дикая, наша, горная, конечно, не сравнить.

Пробую чеченский чай. Действительно, нежно и с пряным вкусом, словно десерт, хоть перец и чувствуется.

– Мусульмане спиртное не пьют, поэтому у нас не полагаются тосты за столом. Зато приняты душевные разговоры. Но это уже позже, ближе к чаю. До начала трапезы хозяин и гости отламывают по кусочку сискала – что-то типа хлеба из кукурузной муки, – и начинают есть. А уж потом, когда дело доходит до чая, подается десерт. Обычно это халва из орехов или из той же кукурузной муки. У нас из кукурузы много чего готовится. Кидают ее в кипящий мед и обжаривают. Очень вкусно. Жаль, угостить Вас не могу. Когда-нибудь в другой раз, когда дети поправятся, – вздыхает Тагир.

Тагир скучает по семье, особенно по четырехлетней внучке Ясмин. Она на него в обиде. Обещал ей вернуться, когда зацветет в их огороде какой-то неведомый мне цветок. Зацвел уже в конце лета. Девочка так тщательно его поливала, что цветок смилостивился над ней. А дед не приехал. Теперь она отказывается разговаривать с ним по телефону.

– Дядя Толя, идем со мной играть, – врывается в палату к Эмину маленькая девочка Варя из Харькова. Она, как положено, в маске, на голове – розовая шапочка с принтом принцессы Бель. Варя уже больше полугода в больнице. Мамина виза закончилась. Вахту принял молодой отец.

– Ну, запрыгивай на меня, – улыбается Тагир и грузно встает на колени. Варя залезает на него: «Н-но, поехали, мой конь вороной» и заливается слегка скомканным смехом – ей неудобно смеяться. Улыбку сковывает катетер, идущий из крохотной ноздри к пакету смеси из белка и витаминов. Варя очень худа. Обычная еда не усваивается и гибнет под ядовитыми капельницами.

– Варвара – теперь моя украинская внучка, – в глазах Тагира блики бывшего счастья, – Ясмин тоже любила скакать на мне. Такая же шустрая. Знаете, умудрялась забираться мне на спину в самый неподходящий момент. Я верующий. Выполняю намаз пять раз в день. Помню, когда Ясмин была еще крохой, каждый раз, как только я становился на колени на молитвенный коврик, она подкрадывалась и запрыгивала на меня. Так и молился с маленькой разбойницей на плечах. Почему обиделась? Гордая. Вся в бабушку.

– У меня есть волшебная палочка! Загадывайте желания, я ею взмахну, и они сбудутся, – серьезно говорит Варя, затащив нас в специальную комнату для игр.

Мы с Тагиром молчим.

– Ну и что вы загадали?

– Варя, – осторожно отвечаю, – если я произнесу желание вслух, оно не сбудется.

– Можешь и не говорить. Ты загадала про свою дочку.

– Да, дорогая. И еще про одну девочку.

Огромные серые глаза на узком личике разглядывают мою душу:

– Про меня?

Эмин тоскует по маме.

– Поначалу очень убивался. Мы так надеялись, что она сможет приехать с младшим сыном как сопровождающая. Но оказалось, что донором костного мозга он стать не может.

– А просто прилететь маме никак нельзя? – мне впервые за последние недели отчаянно хочется кому-то помочь.

– Сделали визу через агентство, по рекомендации. Уже в Москве, в аэропорту позвонили из их офиса и сказали, чтобы она срочно уходила. А ведь уже ждала у выхода на посадку. Я до сих пор не понимаю, то ли виза оказалась поддельной, то ли еще что. В общем, невыездная теперь. Вернулась в село. И мы плакали от отчаяния. Но Эмин после этой истории словно повзрослел. Успокоился. Про мать почти не говорит. Только завел страничку в интернете, не помню, как называется, когда фотографии выставляют.

– Инстаграм?

– Да, точно. И там написал в этом, ну, где главная фотография?

– В профиле?

– В нем, точно, – Тагир молчит, сглатывает слюну.

– Так что написал-то?

Открывает телефон, находит страничку сына.

Читаю: «В мире много дорог, но самая лучшая дорога – к маме».

– Вам сода для чего? – спрашиваю.

Поднял-таки глаза:

– Эмин просит маминых блинов. Хочу попробовать испечь. Сода вроде нужна.

– Хорошо, – говорю, – будет, – и тороплюсь из кухни в палату – в горле комок с привкусом бикарбоната натрия.

Ночью снились чужие сны. Споткнулась о них на рассвете и погрязла в вопросах с ненужными ответами. Зеленые, словно мох, горы, белые бараны, еле видимый дымок от костра и женщина с морщинками вокруг печальных глаз в длинном темном платье и платке. Смотрела сквозь меня, будто что-то искала.

Вздохнула и ушла. Вместе с дымком пришел запах шашлыков. Запах может сниться? А еще видела цветок в каком-то саду. Райском, наверное.

В общем, встала спозаранку. Иду на кухню, пока на ней никого нет. Два яйца, два стакана молока, стакан муки, две ложки сахара, две ложки растительного масла, щепотка соли. Да, и сода конечно.

Обезьянник, куда милицейский патруль доставил Марию, был пуст. В отделении стояла тишина, как в больнице после обеда. Время застыло, предоставив воспоминаниям полную свободу.

Вот она выходит из метро в темноту мартовского промозглого утра. Душа неподвижна, в дреме. Это подействовали две таблетки снотворного. Приняла впервые в жизни – обязательно было нужно хоть ненадолго уснуть перед воскресным дежурством в больнице. Ей удалось провалиться в серое облако сна, но с утра подташнивало. Казалось, в голове остался рыхлый клок ваты.

Хмуро и зябко. Под ногами кое-где блестит ледок, сверху сыплется снежная вата. «Не дам снова мучить ребенка». Решение пришло так естественно, что Мария даже удивилась. Ускорив шаг, она еле слышно затянула: «Я несла свою беду по весеннему по льду…»

Электронные часы над входом в детское отделение застряли на цифре семь. В палате для тяжелобольных полумрак. Две кроватки пустые, на третьей, у окна, спит, сопя через трубочку в горле, шестилетний Ромка из Новосибирска. Напротив него полулежит в подушках ее Илюша. Взгляд упирается в свекровь. Она подносит ко рту Илюши маленькую ложечку и показывает ему крашеное яйцо. Сквозь вату в голове до Марии доносится собственный голос:

– Елена Арнольдовна? Сегодня же не ваш день?

– Вон отсюда! Ты не мать, раз не даешь делать операцию, – шипит свекровь и бесцеремонно отталкивает ее от кроватки…

А вот этого делать нельзя. Щелчок – и вата из головы исчезает. Что-то происходит со зрением. Оно сужается до красного китайского термоса с цветочками, стоящего на тумбочке. Хруст – вскрик – хлопанье дверью. Мария медленно кладет помятый термос на место, садится на стул и начинает спокойно кормить сына завтраком.