Сергей Гагаев - Держать носом на волну

…К достоинствам уединения, безусловно, относится некоторое количество свободного времени. Его, можно сказать, предостаточно. Даже стишки пописывать начал:

…Радует, что карабин теперь у нас. Попал, я конечно, вчера в шляпку. Но гвоздь не забил – а только согнул. Ну, это ничего, Олежек был в восторге – обозвал меня Лимонадным Джо. Чудак, право. Я же чувствую, когда попаду. Будто кто-то другой за меня наводит на цель и еще шепчет: «Вот так».

Перевалило за середину декабря. Наши герои уже почти месяц не видали солнца. Зима не баловала спокойной погодой. Часто вьюжило и друзьям приходилось браться за лопаты, чтобы расчистить дорожки к механке и угольной куче. Такая работа не в тягость, радует мышцы.

– Знаешь, Олежик, – Дмитрий остановился, чтобы утереть испарину со лба, – Во дворе моего детства с начала зимы вырастали огромные сугробы, наверное, выше человеческого роста. Их нагребали жильцы, расчищая путь к двуместному деревянному сортиру. А боковые короткие дорожки – к деревянным сараям, ограничивающим двор слева и справа, где хранились дрова.

– С чего это ты вспомнил?

– Не знаю. Просто вспомнилось. Снег под лопатой так же скрипит, как в детстве, и, засмеявшись, добавил, – Люди всегда движутся к какой-нибудь цели. Правда цель, фигурально выражаясь, весьма схожа с сортиром по своей значимости, либо с дровами, конечно же, с сытной и вкусной пищей, деньгами и все в этом духе. Ее можно даже назвать светлым будущим. Редко кто хочет жить в бочке, чтобы смотреть на небо без помех.

– Это ты и про нас?

– И про нас тоже. Мы же расчищаем дорожку к угольной куче! Нет, в детстве было куда веселей!

– От того детства мы ушли далеко, Мить. Нам теперь ближе к его отражению в кривом зеркале, – Олег усмехнулся.

– Это ты про что, Олежек?

– Про старость.

– Оптимист, однако…

Некоторое время оба работали молча. Затем Дмитрий остановился, посмотрел на Олега и с чувством всадил лопату в сугроб.

– Олежик, – сказал он, стараясь не повышать голоса, – Подожди. Остановись. Хочу тебе сказать. Я где-то читал, что люди, теряющие мужество, могут заболеть цингой даже на экваторе. У нас для этой болезни более подходящая широта…

– С чего ты взял, что я теряю?

– Я про нас обоих. У тебя с деснами все в порядке?

– Не совсем. Кровоточат и зубы шатаются, а один вот-вот выпадет.

– У меня тоже. И уже поэтому, мы не имеем права киснуть.

– Конечно, дружище, но от этого риса, кто хочешь – прокиснет. Мы же не китайцы. Я мяса хочу и капусты квашеной! И пива! – заорал вовсю мочь Олег, задрав голову, словно надеясь докричаться до кого-то невидимого на черном небе.

– Не ори, братец. Давай не будем забывать о том, что мы люди.

– Да, ладно тебе! Осточертело! К тому же – это как раз по-человечески, выражать свое несогласие воплем. Впрочем, нас все одно никто не услышит. Ори не ори, – Олег отбросил в сторону лопату и медленно и почти по слогам произнес, – Мяса хочу! – и добавил, понизив тон, – И арбуз.

– А свежих огурцов не хочешь? Они еще корюшкой пахнут, – Дмитрий очень серьезно смотрел на Олега, – Беда, брат, не достать нам здесь арбуза. Вот корюшку, теоретически могли бы изловить летом, но теперь-то зима.

– Корюшка – не огурец, а огурец – не арбуз, – печально вывел Олег.

– Не спорю, но можно без труда представить, что только что съел арбуз, если жуешь огурец. Ведь корка арбузная весьма по вкусу с огурцом схожа, при некотором наличии воображения. Не переживай, скоро лето, наловим огурцов, то бишь корюшки… Заживем!

– Не хочу я здесь торчать до лета!

– Значит – арбузов расхотел? Какой ты, батенька, капризный.

Из дневника Дмитрия:

«17 декабря. … Об этом я люблю думать лежа в постели, когда бессонница вдребезги разбивает тревожные сны. У всех домов, в которых я жил, были свои лица. Различия гораздо сильнее, чем можно предположить, ведь дома принимали характер своих обитателей.

Моим первым жилищем, которое запомнилось, была комната в старом купеческом доме небольшого уездного городка, где я родился. Дом был двухэтажный, с кирпичным первым и дощатым вторым этажами. Крышу украшали печные трубы и большое чердачное окно. Из этого окна открывался вид на небольшой двор, поросший травой со смешным названием «гречишка птичья» и окруженный, словно крепостной стеной, старыми деревянными сараями. От входной двери вела узкая асфальтовая дорожка к двуместному, также деревянному, произведению зодчества. Весь ансамбль завершал, естественно деревянный, стоявший слева от сортира, короб для мусора, в просторечии – помойка.

Я изредка поднимался на чердак вместе с мамой — помочь ей развесить белье. Моя помощь состояла в том, чтобы доставать из большой плетеной корзины белые простыни и пододеяльники, пахнущие ветром. Летом мама полоскала белье в пруду с деревянных мостков. Зимой ей приходилось делать это в резиновых перчатках. Мне было холодно стоять и смотреть на черный глаз проруби, который внимательно и терпеливо наблюдал за мамой. На чердаке стоял запах пыли, смешанный с лучиками солнечного света, который проникал сквозь узкие щели боковой оконной решетки. Под кровлей висели покинутые осиные гнезда.

С противоположной стороны улицы, куда выходили два окна нашей комнаты, дом выглядел задремавшим добродушным толстяком. Он щурился, просыпаясь ненадолго, чтобы рассмотреть, как по отмытой дождем асфальтовой мостовой пробегает лошадь, запряженная в телегу. Возница – цыган, мирно покуривая, глазел по сторонам, не замечая, что за ним наблюдают. Не замечали этого и проходящие автобусы с пассажирами, чумазые самосвалы и обычные грузовики. Не замечал этого и батюшка, проезжавший на блестящем черном ЗИМе. Никто не видел выражения лица дома.

Со двора дом казался хохочущим мужчиной – всегда открытая входная дверь напоминала рот, в котором прятался узкий, желтый язык – перила деревянной лестницы.

Мне нравилось с шумом вырываться на волю, ощущая себя победителем, перехитрившим бдительного сторожа. Обыкновенно я съезжал по перилам, даже когда ходил за водой на колонку неподалеку. Гремя пустыми ведрами, я вылетал из раскрытой пасти дома и бежал через перекресток. Подставив порожнее ведро под белую шипящую струю воды, я наблюдал, как она поднимается все выше к мерной вогнутой полоске. Родители запрещали мне наливать ведро выше 2/3 емкости, боясь за мою осанку.