Андрей Брыксенков - Моряк солёны уши. Пермский этап

Сцена была занята ремонтом, поэтому репетиция шла в просторном фойе. Прогоняли первый акт. Жена Сомова играла жеманную Диану, молодую кокетку, имевшую виды на дона Доменико.

В разгар репетиции двери фойе растворились. В зал вошел Сомов и увидел, что его жена сидит на коленях какого-то мужика и тот её, не понарошку, не по-театрльному, а с удовольствием, взасос, лобзает в алые уста.

Реакция капитана была мгновенной. Он вырвал пистолет из кобуры, передернул затвор и проанонсировал:

«Первый выстрел – предупредительный, второй – на поражение!».

Проанонсировал и бабахнул в потолок. Второго выстрела не потребовалось: артистов вмиг вымело из фойе. На руке с пистолетом повисла бледная Диана.

Сомов прорычал: «Даю пять минут. Переодеться, забрать свои вещи и вон отсюда! Жду на выходе!».

Уже через две минуты жена капитана вскочила на улицу. Сомов взял её за руку и потащил прочь от храма искусств, выговаривая на ходу:

«Дети обосранные, кухня загажена, жрать нечего, а эта долбаная актриса любовные шашни разводит. Впредь в театр ни шагу! Убью!»

На Комсомольском они расстались. Жена капитана поплелась домой, а Сомов – на службу.

Начальник строевого отдела, который прибыл в комендатуру, прежде всего разоружил Сомова, затем отстранил его от службы, заменив прихваченным с собой офицером.

Барсуков прямо в комендатуре приступил к выполнению своих обязанностей. Он год тому назад был назначен военным дознавателем. За это время никаких ЧП в училище не случалось, и вот на тебе – стрельба.

Работа дознавателя не сложная. Он должен собрать данные об обстоятельствах события для принятия начальником решения о возбуждении или не возбуждении уголовного дела.

Хотя генерал и не собирался возбуждать уголовного дела, но на всякий случай формальности нужно было соблюсти. На такое его решение повлиял утренний визит театральных деятелей.

Директор театра после сообщения генералу об инциденте в театре, предложил ему следующее: «Товарищ генерал, ни в наших, я думаю, и не в ваших интересах предавать этот случай огласке. Поэтому накажите как-нибудь по-своему вашего Ромео, ограничьте его доступ к оружию, и все, и забудем об этом неприятном событии».

Капитан Сомов в подробностях рассказал дознавателю о безалаберностях в своей семейной жизни, о том, что он никого убивать не собирался, что поскольку никакие уговоры и требования о прекращении актерской деятельности на жену не действовали, он решил свои требования подкрепить серьезным жестом.

Затем Барсуков отправился в театр. Установив, что никто не пострадал, он занялся опросом очевидцев происшествия. О! он здесь такого наслушался о режиссере и о его любовницах, что засимпатизировал Сомову.

Провожая Барсукова, директор указал на след от пули на потолке и спросил дознавателя:

– У нас идет ремонт. Можно мы замажем эту дырку? Она вам больше не нужна?

– Нет, на нужна. А дырку я, на вашем месте, оставил бы незамазанной. В назидание разным шалунам.

По результатам дознания генерал принял решение не возбуждать уголовного дела. Сомов был арестован на пять суток с содержанием на гарнизонной гауптвахте.

Пистолетный выстрел оказался хорошим аргументом. Жена Сомова быстро перевоплотилась из распущенной Дианы в заботливую мать и примерную хозяйку.

Было утро. Чухонки-молочницы уже отгремели своими бидонами, но за окнами на Литейном все еще тарахтели извозчики, развозя товары по лавкам. Напротив, через проспект грузчики шумно таскали ящики с хлебом в булочную братьев Кисиных. Татарин, с утра пораньше, уныло тянул во дворе: « Халат! Халат!». Трезвонили трамваи.

Аннушка боялась трамваев. Сколько живет в городе, а так и не привыкла. Боялась, но очень хотела прокатиться на этом гремящем чудище. Её разбирал интерес: куда это они едут? Долго бы путешествовала Аннушка, сядь она на двадцатый номер, который ходил по Литейному через весь город от Балтийского вокзала до Политехнического института и обратно.

Аннушка приготовила омлет и кофе. Барыня должна было вот-вот проснуться, но все не просыпалась. Вчера они с барином приехали поздно. Вчера у неё был какой-то бенефис. А когда бенефис, то много цветов. Вот и теперь вся прихожая была заставлена корзинами с розами, хризантемами, георгинами, перевязанными широкими красными лентами.

Наконец, барыня в сиреневом пеньюаре появилась в прихожей. Она прошлась вдоль корзин, выуживая записки и конверты, и распорядилась: «Аннушка, расставь розы в вазы, а остальные цветы вынеси на улицу, там люди разберут. Корзины отдай дворникам. А ленты собери да пошли в деревню, что-ли. Пусть девки порадуются».

«Ага. Девки. Обойдутся!», – думала Аннушка, укладывая свернутые в рулон ленты в свой сундучок. Деревню она не любила. Девок – тоже.

Аннушка родилась в Петербурге, но кто её родил она не знала. До двенадцати лет её домом был Городской сиротский приют. А в двенадцать лет её взяла на патронирование (считай в батрачки) зажиточная крестьянская семья из деревни Маковно, что в Новгородской губернии. По достижению совершеннолетия патрон выплатил Аннушке обусловленную договором сумму и выдал кой-какое приданое.

В деревне Аннушка познакомилась с Иваном, таким же сиротой, как и она сама. Вскоре они обвенчались, а тут не замедлил и первенец, сыночек Сашенька. Помыкавшись год другой по чужим углам молодожены поняли, что в деревне им ничего не светит и уехали в Петербург.

В городе Иван устроился дворником в доме на Литейном, а Аннушку взяла в горничные чета певцов, живших в том же доме. Жизнь в городе Аннушке очень нравилась. Чисто, сытно, красиво. Хозяев почти никогда не было дома. Аннушка, смахнув с мебели пыль, спускалась к себе в дворницкую и занималась с Сашенькой и с появившейся уже в Питере Тонюшкой.

Все было бы хорошо, но тут приключилась революция. Сначала все ходили радостные с красными бантами. Пели песни, махали флагами. Потом поскучнели, а еще потом Петроград накрыл голод, с его символической «осьмушкой».

Певцы уехали на юг. Аннушка осталась без работы. Иван перебивался случайными заработками. Сашенька терпел, а Тонюшка плакала и просила хлеба.

Николай, соседний дворник, приятель Ивана, собирался от такой жизни уехать на родину. На Урал. Он подбивал Ивана: «Поедем вместе. Там у нас хлеба: ешь, не хочу. У многих еще прошлогодние скирды не молочены. А здесь вы загнетесь.» Иван с Аннушкой совещались не долго. Другого выхода нет.

Как добирались до Перми – отдельная песня, но доехали. А уж там до Кунгура – рукой подать. В Кунгуре их ждали с двумя подводами родственники Николая. И потряслись питерцы по проселкам в деревню Глиниху.