Дмитрий Королёв - Вторая книга

Он потянулся и зевнул, и всё тело его затрещало, будто крышка старого рояля. – Действительно, мы настолько необязательны, будто у нас у каждого в запасе по две-три жизни, а то и больше. Всё из-за бесконечных уклонений от темы, вечно нас отвлекают посторонние вопросы. Кстати, приведу пример того, какими дурацкими вопросы бывают. Как-то на железнодорожной платформе, ожидая прибытия электрички, один немолодой и весьма серьёзный человек спросил у меня, во сколько сегодня произойдёт закат солнца. Совершенно случайно я в точности знал ответ и назвал час и минуту. Однако смысла во всём этом явно не было, тем более что когда прибыл поезд и я отчаливал в Базель, немолодой человек, тоскливо оглянув пустынную платформу, посмотрел на часы, на солнце, на уходящий поезд, аккуратно опустил в урну букет цветов и отправился прочь. Или вот ещё образец. Только тут уж не сам вопрос дурацкий, а его постановка. Я как раз выходил из пивной, где когда-то бывал Уинстон Черчилль. На лавочке под памятником ему же, двое господ, не опускавшихся в своей беседе до англосаксонского наречия и говоривших по-русски, 17 мая, в 15:20, обменялись такими словами: – Так вы полагаете, коллега, Запад удручён? – говорил один. Второй задумчиво отвечал: – Вне всякого сомнения…

Из угла, откуда на собрание безучастно взирает архангел Гавриил, раздаётся неторопливый голос усатого человека неопределённой восточной национальности: – Сколько лет уж как ищем. Ещё немного, и придётся искать идею для нас самих, да. А может, обстоятельства так складываются, что она никому просто не нужна? Ведь иначе она обязательно бы уже появилась и проявилась, и мы бы её заметили.

Встрепенулся ещё один человек в центре комнаты; в его речи и движениях, хотя не особенно-то он и двигался, как-то сразу угадываются хорошие манеры его родителей. – Прошу прощения, – заметил он, – но здесь же нет ничего сложного. Культивирование этнического мифа практикуется давным-давно. Например, в большинстве своём мифологию малых народов на территории нашей в прошлом необъятной родины создавали буквально с нуля, выдумывая песни, сказки и легенды, причём обычно силами творческой интеллигенции из центра, сами знаете какой национальности (воображаю, как потешались сочинители очередного «древнего» эпоса). И ведь дела их живы до сих пор. Сегодня я вижу проблему в ином: явно не хватает идеи такого масштаба, чтобы она завладела более широкой аудиторией, чем умещается в одной отдельно взятой стране.

– Господа, предлагаю всё же быть немного конструктивней, – блеснули тонкие очки. – Давайте послушаем, что нам хотят сообщить наши гости. Кто желает высказаться?

– Я должен напомнить об ответственности, – вторил ему экс-председатель. – Об ответственности, так сказать, перед потомками. Приведу простой пример. Был один проект, по распространению православия на языках народов Поволжья. Поскольку языки эти не имели письменности, возникла мысль кодифицировать их с помощью арабского алфавита, что, казалось бы, вполне естественно. Однако спохватились вовремя: ведь арабская письменность присоединила бы эти народы совсем к другим проектам, и тогда стало бы отнюдь не до православия. – Он рассеянно глянул немного вверх и в сторону, где виднелась икона с ликом архангела Михаила.

– Позвольте мне, – отозвался Дима. Рядом с ним образовалась подобающая моменту тишина, и даже неугомонный человек, всё время не находивший себе покоя, перестал обозначать своё присутствие. – Когда неделю назад мне предложили выступить с докладом на заседании «Клуба птички Феникс», я предположил, что вас интересует, по большей части, игра ума, а не практическая сторона вопроса. Поэтому моё выступление прошу рассматривать как художественный опыт, призванный подстегнуть работу фантазии и содержащий в себе некоторые побочные соображения, которые, вполне вероятно, можно развить во что-нибудь, имеющее практическую пользу. – Публика не стала прерывать оратора. Только под окном хрустнули суставы, и экс-председатель тепло, по-отечески приветливо улыбнулся.

– История эта уходит корнями в глубокую древность, а содержанием своим немного возвышается над настоящим. Протягивает ли она свои побеги в грядущее, судить, конечно же, вам. Было это давным-давно. В одной далёкой стране, где крестьянский труд приносил радость, горожане находили удовольствие в ремёслах, воины прилежно несли стражу и совершали победоносные походы в дикие земли, правители вели дела так, будто смотритель башенных часов следит за исправностью механизма, однажды, как всегда бывает, люди захотели перемен. Но, конечно, не землепашцы и не ремесленники – им-то с чего? – а люди просвещённые и потому наделённые бременем заботы о судьбах мира, то есть государь и его администрация. «Мы живём в дивную эпоху, – говорил государь, возведя очи к потолку, будто вознося хвалу небесам, – казна наша из года в год приумножается, народ благоденствует, нет ни вражеских нашествий, ни голода, ни мора. Земли наши обширны и плодородны, искусства дивны, науки совершенны… И явилось нам сегодня такое видение. Будто во время прогулки дорожный песок от лёгкого дуновения ветра поднялся в воздух, затем опал, сложившись сам собою в нерукотворную надпись, которая гласила: да воздастся должное. Что это значит и как следует поступить, нам сейчас поведают советники». И действительно, тут же говорить вызвался воевода, с бородавкой на носу, снискавший славу отчаянного толкователя снов после того, как три года назад объяснил государево видение сморчка тем, что вскоре родится престолонаследник, и это вполне подтвердилось примерно через месяц. На этот раз он сказал, что где бы спорить, а тут нет сомнений, так напоминают о себе западные племена, которые давно бы следовало вырезать на корню; в этом году по всем раскладам в поход идти нужно на них. Не менее практичен был верховный жрец: он заявил, что послание ясно, как утреннее небо – так о себе напоминают высшие силы, и чтобы их не прогневить, стоит подумать о неизбывном долге перед ними и не жалеть хотя бы некоторое время ни сил, ни денег. Однако вернее всех уловил настроение повелителя начальник тайной полиции. Он отметил, что местами слышны разговоры о жестокости порядков, о том, что новый вседержитель не лучше предыдущего, – другими словами, есть некоторый переизбыток людишек, и следовало бы устроить внеочередную публичную казнь; но есть и другое соображение. Не лучше ли направить стихийную силу ропота в созидательное русло? До сего дня подданные телом принадлежат государю, сердце отдают богам, и только помыслами предоставлены сами себе. Но что, если вложить в бесцельно пустующие головы идею, которая завладела бы ими без остатка? Такую идею, ради которой не жалко было бы и живота своего? Да чтобы она исправно несла казне доход?.. Государь поначалу слегка морщился, и прочие советники чутко улавливали настроение; воевода негромко позвякивал оружием, а жрец сложил руки на груди и терпеливо глядел в пол. Но под самый конец незримые чаши весов склонились в сторону, благополучную для начальника тайной службы, и было сказано, что в словах его содержится зерно будущих свершений. Тут уж общий настрой с удивительной лёгкостью переменился. Стали советники увлечённо судить да рядить о том, в какие такие формы лучше облечь идею служения отечеству, чтобы она, кроме всего прочего, подобно слухам о скором конце света, не нуждалась в постоянном напоминании со стороны властей, но передавалась от поколения к поколению совершенно самостоятельно. Будто не она является темой досужих разговоров, а сами люди – фрагменты её рабочего механизма, причём не всегда обязательные. Воевода предложил всем подданным сунуть в руки по копью, организовать учения, а впоследствии устраивать сборы. Патриотическое воспитание проводить смолоду, на средства общин. Народ-воин – дисциплинирован и неприхотлив. Нет в нём ни капли вольнодумства. Служить обязывает долг. Жрец, нетерпеливо слушавший военачальника, дождавшись слова, сразу же предложил план обширного строительства разного рода храмов и монументов. Ведь того хотят боги. Но если боги удовольствуются одним лишь внешним видом построек, то пустая казна будет взирать на сооружения с горькой тоской. Поэтому строительный налог, который подданные будут уплачивать с радостью высокого служения, следует в основном направлять на государевы нужды. От этого и доход будет постоянным, и возведение монументов, а значит и наличие достойной цели, затянется надолго, возможно и навсегда. Тайный полицейский мысленно потирал руки, и мысль об этом бродила по его лицу. Он поблагодарил каждого и с лёгкостью объяснил, что нельзя всех сделать воинами или служителями культа, кто-то должен и пахать. Есть другое предложение. Пока что для управления человеком мы используем принуждение насилием, страхом, и его алчность и зависть. Он, в общем-то, чувствует, кто его дёргает за ниточки, даже порой в неудовольствии поднимает кверху глаза. Но мы дадим ему иллюзию свободы, то есть вложим в руки другие нити, за которые он сможет дёргать себе подобного, а тот – его, и пусть эти двое, пусть все подданные, не зная ни покоя, ни усталости, в экстазе взаимного подёргивания сами собой друг другу лезут в карманы – а уж как распорядиться избытком средств подскажем, конечно же, мы. Есть в народе такая игра: мальчишки делятся на две команды и гоняют по двору старый бурдюк, набитый травой; каждая из команд выбирает ворота и выделяет стражу, чтобы бурдюк не смог в них прошмыгнуть. Я немного усовершенствовал правила, но главное не это. Нужно из игр сделать игрища, из озорства зрелища, завести несколько бурдючных клубов, чтобы они публично соревновались между собой, чтобы на них смотрели, за них переживали, ради них платили… Начальник тайной полиции долго ещё говорил, чертил в воздухе виды стадионов и планы финансовых поступлений, и на всё это снисходительно и с интересом взирал повелитель. И стало по сему. Люди поначалу с некоторым недоумением отнеслись к еженедельному появлению на площади состязания рабов, поделённых – очевидно, для удобства различения – на две команды по цвету кожи. Да и сами игроки втянулись в процесс не сразу. Но потом бурдючный бум, конечно же, охватил всех от мала до велика (понадобилась всего одна казнь скептически высказавшегося водовоза), распространился по всей стране и за её пределами. Правила менялись, носиться за кожаным мешком стало не зазорно и свободным гражданам, и даже государь во время вручения кубка храма взволновался, почуяв в своём сердце лёгкий толчок неожиданной любви к игре. Казна полнела; военные выезды стали нерегулярными и часто ограничивались назидательным проведением открытого чемпионата среди дружинников; в ритуалы храмовой службы постепенно проникла бурдючная логика; даже в совещаниях у правителя дотоле разрозненные советники стали сами собой организовываться в команды, комитеты и фракции. Прошли многие годы. Когда завоеватели подчиняли себе это древнее царство, они остались равнодушны к архаике старого мира – ни обветшалые строения, ни клинопись, будто пришедшая из неолита, ни пантеон богов… их вообще ничто не заинтересовало, кроме богатств. Но странная игра, которая проникла всюду, подобно вирусу въелась и в культуру победителей. Прошли тысячелетия. Сейчас от тех времён остались лишь черепки да скупые упоминания хронистов. А игра, изменившись и овладев пространствами и умами, постепенно преобразила мир вокруг себя. Она произвела состязающиеся религии, парламентаризм и культ спорта. Она, можно сказать, и поныне движет человечеством и человеком, который мнит себя свободным. Впрочем, я увлёкся. Благодарю за внимание.