Дмитрий Королёв - Вторая книга

Докладчик слегка поклонился и собирался присесть, но его движение остановил восточный человек: – Вы, конечно, шутите, – сказал он, – и если кто-то захотел бы квалифицировать рассказанную историю как не имеющую отношения к реальности выдумку, то я предложил бы ему воспринимать рассказ как сочетание исторического антуража и поучительной притчи. Как именно интерпретировать содержательную часть, вопрос отдельный. Однако что касается достоверности деталей, должен заметить следующее. Во-первых, обращаю внимание присутствующих на то, что массовое использование бурдюков в военных целях было распространено у ассирийской армии – с их помощью солдаты форсировали реки. Во-вторых, вот что не даёт мне покоя: в данном, без сомнения месопотамском контексте – примерно я бы датировал его XXI столетием до нашей эры – отчего-то не упоминается храм лунного бога Нанны, возведённый в Уре. А ведь это, наряду с завоеванием Ашшура, войнами с хурритами в горах Курдистана, был величайший нац. проект того времени, кстати, оставивший след в литературе как образ Вавилонской башни. – Ответ был таков: – Видите ли, дело в том, что по-настоящему великие, успешно завершившиеся проекты такого масштаба влияют на будущее настолько сильно, что сами кажутся естественными и, следовательно, незаметными явлениями. В то время как неудачные начинания, да ещё и катастрофические, делают гораздо больше шума.

– У меня есть замечание географического толка, – отозвался бывший председатель. – У сморчков, знаете ли, есть такая особенность, что они в Месопотамии не растут. И это несколько портит вашу вполне поучительную историю. Вообще, мысленно перебирая древние источники, составленные в том климатическом поясе, где она происходит, ту же Библию, я что-то не могу припомнить ни одного упоминания хоть каких-нибудь грибов. А для отваров и ядов там используют змей, колдунов, прочих гадов… Так-то. Профессионализм сидит в мелочах.

Тут рассказчика, воспринимавшего добрую критику с немного несерьёзной улыбкой и без комментариев, дёрнули за штанину, он обернулся, удивился – и сел. Нетерпеливый слушатель – это, оказывается, никто иной, как В. Ленинградцев. В руке он держит курительную трубку внушительных размеров, которой, впрочем, не дымит, а совершает в воздухе невольные хаотические движения. Вставая, он тихо шепнул Диме: «Ну, ты даёшь!» – и обратился к аудитории.

– Уважаемые господа! Когда меня пригласили на заседание вашего клуба, я подумал, что стране нужны конкретные национальные идеи, и хотел с вами поговорить о проблеме ассимиляции иммигрантов, их эксплуатации в народном хозяйстве, быту, и т. д. Но тема предыдущего доклада мне кажется настолько интересной, что лучше я просто кое-что добавлю к ней. Иначе мы не закончим и до новых помидоров. Вот я думаю: а почему мы поступаем так, а не иначе? Например, почему мы здесь собрались? Может быть, нам это просто интересно. А может, какая-то сила так обставляет обстоятельства. В природе это происходит запросто: если паразиту для размножения нужно заставить своего носителя сделать нехарактерное, опасное действие, то он химически или ещё как-то воздействует на психику носителя, и привет. Так, в речной рыбе обнаружены микроорганизмы, заставляющие её выпрыгивать из воды, чтобы попасть в клюв хищным птицам. А обитатели кузнечиков вынуждают бедняг прыгать в воду, где паразит выходит из хозяина и продолжает свой жизненный путь. Вот я и думаю: то ли мы сейчас пытаемся управлять людьми, то ли нами что-то управляет… Вопрос философский, непростой. Я пока не готов ответить. – Он устремил свой взор в тёмное окно, туда же направив кончик своей трубки. – Мне с ним нужно переспать.

Так случается: жизнь, вместо того чтобы принять устойчивые формы, заставляет тебя совершать поступки, в которых ты сам себя не узнаёшь. Не далее как вчера я купил килограмм апельсин и почти всё съел сам. Спрашивается, почему? Точно могу сказать, что и в мыслях ничего подобного не держал. Или вот ещё: тогда же я уверял одну девушку, что умею разгонять тучи выстрелами пробок от шампанского. С чего это вдруг? А ведь, что интересно, с рассветом небо просияло, тучи разошлись, и казалось, будто в прохладном утреннем воздухе всё ещё кружат не угомонившиеся за ночь винные пузырьки. Хватило одного выстрела.

Святое воинство с терпением, недоступным для живых людей, смотрит со стен на переглядывающихся заседателей. Экс-председатель вставать не стал, но возвысился над присутствующими каким-то другим способом – вероятно, изученным благодаря непростым упражнениям в бывшей партийной школе.

– Когда меня пригласили на заседание клуба, – размеренно проговорил он, – я примерно представлял себе круг идей, которые неизбежно возникнут в свежих головах. И я оказался прав. Но – за одним небольшим исключением: не ожидал очерчивания столь масштабной перспективы отсутствия выбора. Прямо и не знаю: у вас получается что-то вроде «вот стою на камне, дай-ка брошусь в море» 5 5 Стихотворение Козьмы Пруткова «Перед морем житейским». .

Он оглядел присутствующих, будто прошёлся вдоль них, и добавил: —

Вот стою на камне,

Дай-ка брошусь в море.

Что пошлёт судьба мне —

Радость или горе?

Может, озадачит,

Может, не обидит.

Ведь кузнечик скачет,

А куда – не видит.

Чайки… волны… На краю континента, где океан в нетерпении дует на разогретый берег, прежде чем его проглотить, ветер играет чайками и волнами. Только скалы да суровые матросы, надвинув бескозырки на брови, сдерживают натиск неистового врага. Но здесь, на затоке Днепра, тихо. Нет ни птиц в небе, ни ряби на воде, ни волнения под лучами жёлтого солнца. Жара.

От горячего песка разогревается воздух и выгибается подобием линзы над уже порядком забронзовевшей спиной гражданина отдыхающего. Но тому всё нипочём, он задумчиво ковыряет во рту зубочисткой и смотрит вдаль. Со стороны могло бы показаться, что он разглядывает купальщиц, но это не до конца верно: взгляд его вот уже полчаса затуманен, а в голове витают воспоминания детства. Рядом с ними, возможно – в другом полушарии мозга, сама собой тюкает пишущая машинка неизвестной конструкции, из неё выползает нескончаемая полоса бумаги: «Шаббат начинается в пятницу. В. Ленинградцев. Одноэтажный городок, в котором я вырос, был наполовину еврейский, хотя я, конечно, об этом узнал, когда уже повзрослел. С нежностью в сердце вспоминаю мою учительницу русского языка Дору Абрамовну и супруга её дядю Борю. Жили они скромно, из роскоши имея только автомобиль для передвижения и квартиру для жизни; но разве можно назвать это роскошью?.. Дядя Боря промышлял ремонтом обуви – чинил подмётки, прилаживал каблуки, и вдоль окон квартиры, в которой кроме стеллажей с книгами, довоенного пианино и скромной мебели ничего не было, блестели на солнце своей лакированной поверхностью сапоги и туфли заказчиков. А среди постоянных клиентов были и соседи, и жители весьма отдалённых окраин. – Вы думаете, – говорил дядя Боря, – я вам ремонтирую обувь? Нет, я даю вашим ногам новую жизнь! Разве не стоит она нескольких советских рублей?»