Елена Фогель - По ту сторону…

– Вот спасибо. Садись, внучек. У Кудри талант есть такой: что ни сготовит, все на пользу идет, сил прибавляет. А нам на голодный-то желудок далеко не уйти.

Тим с сомнением поглядел на стол. Дома мама всегда заботилась о том, чтобы ребенок был накормлен правильно. Баланс жиров-белков-углеводов, минеральный состав, наличие витаминов – все тщательно проверялось, вычислялось по многочисленным таблицам и руководствам. Поэтому полезная еда в его представлении должна была быть безвкусной. Но выбирать не приходилось. Тем более что после дедовой ухи на далекой Сероструйке, угощаться ему не приходилось. Однако, от мисок, которые щедро наполнял Кудря, запах шел очень даже аппетитный. Грибы были приправлены душистыми травками, печеные корешки ничуть не уступали по вкусу разваристой картошке, а ягоды, сваренные на меду, таяли во рту. Мальчик не смог отказаться от добавки, предложенной гостеприимным хозяином.

А тот тем временем завел неспешный разговор с дедом Василием.

– Что дальше-то делать будешь, Василь Парамоныч. Лихие просто так не отстанут. Думаю, они на всех тропинках наблюдателей поставили, чтобы вас не упустить. Вам прямой путь на Зеленую Мельницу заказан. Кружить придется.

– Кружить нам некогда. Опоздаем до первого луча, надолго здесь застрянем. А Тимофею нельзя на этой стороне оставаться. Не приспособлен он для нее.

– Это понятно. Не понятно, как вы идти собираетесь. Лихие, если чего задумали, так просто не отступятся.

– Вот я и думаю. А нет ли у тебя, Кудря, где-нибудь в потайном кузовке, обманной травы. Если получится лихим глаза отвести, мы время-то и выиграем.

– Опасное это дело, с обманной травой не шутят. Да и мало у меня ее осталось. Слабое зелье получится.

– Нам привередничать не годится. Слабое, оно все лучше никакого. Главное дело – время выиграть, глаза лихим отвести. А доберемся до Мельницы, я у Мокряша помощи попрошу. Нам ведь от него до дома рукой подать.

– Хорошему человеку помочь приятно. Но подождать придется.

Кудря открыл какую-то дверку в стене, достал туесок и вышел из комнаты.

Дед заметил, что Тимофей, отложив ложку, внимательно смотрит вслед хозяину.

– Что, внучек. Насмотрелся ты диковинок, на всю жизнь хватит.

– А это кто, дед?

– Поддубник. Он у здешнего лесовика в помощниках. За порядком следит, ссоры замиряет, кого надо – похвалит, кого – поругает. Его здешний народ уважает, слушает.

– А лихие? Они – кто?

– А кто себя забыл. Есть в здешних местах два ключа. Один сверху течет, вода в нем сладкая, чистая…

– Живая?

– Не совсем. Про живую воду и мертвую потом уже сказки сложили. А здешние ключи, хоть и разнятся друг от друга, но по-другому. Хотя, если рассудить, и они и умертвить и оживить могут. Попьет человек, или другой кто, водички из первого ключа и станет у него на сердце радостно, мысли хорошие в голове заиграют и все у него ладится, за какое дело не возьмется. А вот второй ключ, хоть на вид не хуже первого, надо стороной обходить. Потому что течет он с нижних пределов и вода в нем как бы отравлена. От нее сердце изнутри выгорать начинает. Дотла. А пока оно горит, такая тоска и злоба наваливаются, что весь белый свет не мил. И мается бедолага, не знает, как эту сердечную боль унять. А от воды этой еще и мысли про злодейства, да пакости на ум приходят. Только пакостями сердце не лечится.

– Ну, так надо их чистой водой напоить или облить, чтоб наверняка.

– Ишь, резвый какой. Не так все просто. Если от ключей воду унести, она все свои свойства теряет. Просто родниковой становится. Ну а если кто дурной водички попробовал, тот чистую на дух не переносит. И к роднику с верхней водой ему путь заказан. С собой же бороться злоба сердечная мешает: с дороги сбивает, морок наводит. Может и рад бы злыдень к верхней водичке добраться, только чем ближе он к ней подходит, тем хуже ему становится. Все болеть начинает, ноги слабеют, тоска наваливается. И убегает он от спасения своего прочь. Хорошо если не придет в голову еще раз из нижнего ключа напиться. Тогда – пиши пропало. Так и в лихие попасть недолго. А вот оттуда уже назад ходу нет. Все про себя лихой забывает: какого он роду-племени, чем раньше занимался. Ни друзей, ни родни. Только злоба сердце ест.

– А от меня они чего хотят?

Дед внимательно посмотрел на внука. Тот сидел перед ним и ждал ответа, искренне убежденный, в том, что старший знает решение всех головоломок, которые встретились ему в этом странном месте. Василий Парамонович невольно позавидовал молодому неведению, которое щитом прикрывало мальчика от излишних страхов и волнений. Когда-то и он сам без робости проходил мимо смертельной опасности, просто потому, что не подозревал о ней. Вот так же и Тимофей. Сколько ловушек он смог избежать благодаря молодости, неискушенности, невосприимчивости ко злу. Эх, нам бы ваши годы…

– Нелегкий вопрос ты мне задал, внучек. Нет у меня на него ответа. Думаю только – неспроста ты так легко на эту сторону попал. Большой интерес к тебе у лихих, об этом крепко подумать нужно.

Первая встреча с лихими врезалась в память Тиму намертво. Он к тому времени успел поблуждать по иноземью, усвоить кое-какие правила. Одно из них гласило: в любой момент жди подвоха. Местные обожали надуть, облапошить, провести любого, а уж доверчивого новичка грех было не оставить в дураках. Незнание законов никого от ответственности не освобождало. Но объяснять эти законы Тиму никто не собирался. Приходилось усваивать их через собственные ошибки и промахи, стараясь не потерять себя. Поначалу Тим то и дело попадал впросак. И не всегда он сталкивался с безобидными розыгрышами. Вернее сказать, безобидных не было вообще. Ему срочно нужно было приобрести здешний вид. Как мог, Тим старался раздобыть себе одежку, в которой не чувствовал бы среди окружающих белой вороной. Выделяться здесь было не принято. Как-то раз, его чуть было не покалечил здоровенный детина, только за то, что мальчик не мог толком объяснить ему, что такое кеды и почему они не похожи на обычные шитые башмаки. Детина орал так, словно Тим оскорбил его в самых лучших чувствах, мол, как он смеет вообще показываться на глаза добрым людям с такой нелепицей на ногах, уж лучше выбросил дурь из головы и ходил бы босиком, иначе он собственноручно ему эту дурь и выбьет, вместе с мозгами. При этом здоровяк держал Тимку одной рукой за воротник, а другой пытался содрать с его ног кеды. Тима спасло лишь то, что воротник его любимой клетчатой рубашки с треском оторвался, и мальчик сумел выскользнуть из здоровенных, но неуклюжих лап. Дрожа от возбуждения, он шел по кривой улочке мимо покосившегося забора, пытаясь приладить воротник на место. Попытки конечно же были бесполезными, но Тим не осознавал этого, плохо соображая после стычки. Когда из переулка, пропитанного темнотой, сыростью и ночным туманом выскользнула тень, Тим не придал этому значения. Ну прохожий и прохожий. В здешних краях не принято было приглядываться друг к другу, интересоваться чужими делами. За излишнее любопытство можно было и в глаз получить. Поэтому мальчик лишь ускорил шаги. Но прохожий не отставал. Он шел за Тимофеем, как бы тот не прибавлял шаг, сворачивал за ним во все переулки и даже умудрился очутиться перед ним после очередного маневра. Преследование было молчаливым и неотступным. Это пугало больше всего. Наконец нервы у Тима не выдержали. Он развернулся и, с криком бросился преследователю навстречу. Размахивая руками, истошно крича, он налетел на него и провалился в пустоту. Мальчика словно затянуло в водоворот. Он потерял ощущение пространства и времени, его вертело и несло, в ушах стоял гул. Так, наверное, чувствует себя птица, попавшая в вихрь. Прекратилось все внезапно. Тима словно швырнуло с высоты, и он очнулся на холодной земле, под забором. Все тело ныло, в голове стучали молотки, из носу текла струйка крови. Над ним склонилась старушка. Закутанная в сто одежек, она казалась в темноте узлом, забытым на улице при поспешном переезде. Взяв Тима за подбородок, женщина развернула его лицо вверх и при лунном свете стала разглядывать мальчика. Вытащив из рукава какую-то тряпицу, она аккуратно вытерла ему кровь. «Ну, что сидишь? Вставай. Земля-то холодная, застынешь». Тим с трудом встал, держась за шершавые доски забора. Голова кружилась. Старушка взяла Тимку за руку и повела за собой по темной улице. Ноги слушались плохо, но Тим шел, крепко держась за женщину. Ему очень не хотелось остаться на этой улице одному. Наконец они остановились возле неприметной в темноте калитки. Старушка подняла руку и та, ворчливо скрипнув, приоткрылась, пропуская хозяйку. Тиму почудилось, что прорези в досках прищурились, оценивая его. Тропинка, белевшая в темноте, подвела пришедших к ступенькам, ведущим в дом, и, поднявшись по крутым ступеням, Тим наконец почувствовал себя в безопасности. Откуда возникла такая уверенность, он не знал, но на сердце было спокойно и тихо. Старушка зажгла свечу, с любопытством оглядела мальчика и склонилась к заслонке небольшой печки. Там вскоре загудело пламя, и раздался тихий, но уверенный посвист закипающего чайника. «Что же ты, птенчик, один по темноте бродишь. Так и в беду попасть недолго». Тим молчал, боясь неосторожным словом навлечь на себя очередную беду. Старушка тих рассмеялась. «Не бойся, птенчик. Я не ем маленьких мальчиков на ужин. Садись к столу. Расскажешь, что с тобой стряслось. Да и подкрепится тебе не помешает». И тут Тима прорвало. За несколько дней, что он провел в непонятной стороне, ему не с кем было поговорить без опаски, спросить совета, поделиться сомнениями. О том, чтобы попросить помощи – не могло быть и речи. Тим научился молчать, не торопился вступать в разговоры, мог отшить назойливого собеседника. Но он устал быть постоянно начеку. Слова лились из него потоком. Страхи, сомнения, вопросы… Старушка слушала молча. Когда слова у Тимки закончились, она так же молча налила в чашку чай и поставила рядом с ней тарелку с большим куском пирога. «Ешь, а я подумаю». Тим внезапно понял, что отчаянно голоден. Пока он, не жуя, глотал куски пирога, шумно прихлебывая чай, старушка выложила на стол сверток. Размотав тряпицу, в которую тот был завернут, она раскрыла небольшую, но толстую книгу. На ее страницах разместились рисунки, таблицы, странные надписи. Женщина начала медленно перелистывать листы. Ее движения были плавными, пальцы то порхали по строчкам, то замирали на месте, ощупывая изображение. Порою она поднимала глаза вверх, словно книжные строки парили в воздухе. Это было не чтение, а безмолвный разговор со старым знакомым. Наконец, она взглянула на Тима. «Ты не здешний, птенчик! Говоришь не так, одет не так, думаешь тоже не так, как делают в этих местах. Я не слишком поняла, откуда ты взялся, но здесь ты не просто чужой, тебе здесь не место. У тебя что-то есть. И это что-то очень нужно дурным людям, тем, которые служат злу. Они будут преследовать тебя, пока не добудут эту вещь. Но отобрать ее они не могут, иначе сила этой вещи растает. Они постараются сделать так, что ты сам захочешь отдать ее. Но если ты это сделаешь, то перестанешь быть собой. Нет, ты не умрешь, но обречешь себя на вечное страдание, а это может оказаться хуже смерти». Тим потрясено поставил чашку на стол. «Какую вещь? И что мне с ней сделать? Выбросить, уничтожить? Я смогу после вернуться домой?» «Разумнее всего вернуть ее хозяину. А он уже решит – возвращаться тебе или нет». Тим подскочил со стула. «Да что за вещь-то. И хозяин ее… Как узнать, кому принадлежит то, о чем я понятия не имею?» Старушка молча встала и ушла вглубь дома. Пошуршав в темноте, она вынесла еще один сверток и протянула его мальчику. «Вот, переоденься. В своей одежде ты слишком заметный. На твои вопросы я не вижу ответа. Но могу сказать, что опасность ходит рядом с тобой. Кстати, ты знаешь, с кем ты хотел подраться в темном переулке, или незнание предало тебе силы, и храбрость твоя была безрассудной?». «Я просто перепугался. А дедушка говорил, что если пойти навстречу своему страху, он исчезнет». «Похоже, так и случилось. Твой дед – мудрый человек. Его совет сегодня спас тебе жизнь. Лихие не привыкли к отпору». «Лихие?» «Это зло, которое охотится за тобой. Но выходит, что и с ним можно сладить. Удачи тебе, птенчик».