Светлана Грачёва - Всё течёт. Малая проза

Рядом красовался перед соседями проводник жрецов. Он тоже заслужил почтение. Теперь ему на праздники будут приносить зерно, оливковое масло и виноград.

С того дня не видели философа в Эфесе. Там, где процветает тщеславие, мудрецы не живут.

Через сто лет храм Артемиды Эфесской сгорел. Народная молва гласила, что купцы подговорили честолюбивого Герострата поджечь святилище.

Богиня покинула свою обгоревшую земную обитель. Вместе с нею ушли и служители.

Не стало чуда света.

Всё течёт, всё изменяется.

– Я никуда не поеду! Я привык к ребятам своего класса… И вообще я люблю наш город, а вы его не любите!.. Вы никого не любите, только себя! – с жаром выкрикивал я, особо выделяя голосом «не любите».

Сердце моё учащённо билось, заставляя дрожать руки и подбородок. Я быстро ходил по залу, нервно подтягивая свои новенькие джинсы, которые сидели на мне безукоризненно, резко хватаясь за голову и лихорадочно запуская в волосы тонкие мальчишеские пальцы.

Родители тихо сидели на диване. Мать, обмякнув всем телом, опустив голову, смотрела в пол и только изредка, не поднимая головы, исподлобья, поглядывала то на меня, неистово шагавшего по комнате, то на отца. Весь её вид молил: «Вы оба, не рубите с плеча».

– Мы вернёмся к этой теме разговора в другой раз, – стараясь держать себя в руках, спокойно произнёс отец.

– Никогда, никогда я не буду говорить с тобой… – выкрикнул я. – И с тобой тоже, – кивнул в сторону молчавшей матери, и предательская слеза покатилась по щеке. Я небрежно смахнул её с лица, злясь на себя, что не смог в полной мере показать мужской характер.

Этим парнишкой был я, Андрей Данилов, ученик седьмого класса районного города И.

Сейчас, вспоминая события более чем двадцатилетней давности, понимаю, что был не прав, объявив своим родителям настоящую психологическую войну. Известие о повышении в должности отца, второго секретаря горкома партии, взбудоражило тогда родителей. Ещё бы! Такой шанс мог упустить только глупец, потому что удача в карьере – дело особенное. Кто-то разбивает себе лоб, стучась во все двери, прилагая огромные усилия – и всё бестолку. А тут… Отцу предложили пост заместителя первого секретаря облисполкома.

– Чудак-человек! – смеясь, говорила мать. – Я уверена, что твои друзья с радостью бы хотели оказаться на твоём месте. Не принимай всё, что они тебе говорят, за чистую монету.

– Я им верю, как себе! – отстаивал я честь своих друзей. – Мои друзья уже сто раз проверены.

– Давай сначала уедем из этого города, – с хитрецой во взгляде отвечала мать, – тогда, я думаю, не нужно будет ещё сто раз проверять твоих друзей.

Я в тот момент отмахнулся от матери и надулся как мышь на крупу: закрылся в своей комнате и не выходил оттуда до глубокой ночи, пока не убедился, что все легли спать.

На следующий день произошёл крупный разговор с отцом.

– Хочешь ты или не хочешь, но тебе придётся подчиниться большинству в нашей семье, – веско сказал он. – Мы должны переехать.

– «В нашей семье», – попытался передразнить я отца. – Вот именно, что в вашей. А я кто для вас – собачка на верёвочке? Должен бежать, куда мне скажут?

– Не дерзи, Андрей, – пробовала остановить меня мать.

– А что, я не прав, да?

– Конечно, не прав, – вступила в разговор Ольга, моя старшая сестра. – Просто так нужно, и всё. Думаешь, мне просто? Я тоже не в восторге от переезда. – И всплакнула: – У меня на носу выпускные экзамены, а я среди учебного года меняю школу. А если экзамены завалю?

– Не завалишь, – оборвал я причитания сестры. – Отец кому нужно позвонит, и ты все экзамены, как миленькая, на «пятерки» сдашь.

Отец вспыхнул:

– Мальчишка! Думай, что говоришь. Почаще держи язык за зубами – лучше будет.

Я отстаивал своё право выбора. Хотел остаться жить с бабушкой по линии матери, потому что не представлял, как смогу жить, учиться без своих ребят, особенно без Сашки Радина. Мы были с ним братьями по духу. Отец не принял в счёт моего мнения, назвав его «необдуманным». Несовершеннолетний в данной ситуации не может выбирать – за его жизнь и здоровье отвечают родители.

Вначале я выбирал выражения, но потом, когда отец задел меня за живое, обозвав «молокососом», довёл его до белого каления.

Мой бунт был задушен, как гидра контрреволюции. Поверженный, обессилевший в неравном споре, я покидал любимый город и дорогих сердцу друзей.

В те времена мы с Сашкой свято верили в дружбу; верили, что есть то особенное, порой неосознанное чувство в душе русского человека, которое никогда не даст угаснуть вечному светильнику бескорыстного братства. Так нас тогда воспитывали и учителя, и родители, и средства массовой информации, и… партия, и комсомол. Да, партия и комсомол. Сейчас много грязи излито на партийных и комсомольских работников того времени: не так, мол, воспитывали – готовили для себя болтиков и винтиков, которых можно крутить как угодно и сколько душе захочется. Не спорю, в этом есть доля истины. Но сейчас – страшнее!

Мои родители, радостные, окрылённые изменениями в жизни, начали сборы. Я не хотел с ними общаться, представляя их чуть ли не кровными врагами. На все вопросы матери что-то бурчал себе под нос, не разрешая до себя дотрагиваться, а отца вообще избегал. Лучше сказать, мы друг друга избегали: отец посчитал мои запальчивые высказывания оскорбительными, а я не собирался извиняться перед ним, чувствуя себя униженным.

Не думал, что когда-то с трепетом в душе буду бежать в школу. А вот бежал! Что-то подсказывало внутри, что мы с Сашкой Радиным расстаёмся надолго, хотя поклялись, что в свободное от учёбы время будем приезжать друг к другу в гости, а если не сможем, то настрочим письмо.

– У меня с письмами не очень… – словно заранее оправдываясь, говорил мой лучший друг. – Вот по телефону поболтать – другое дело. – И расстроенным голосом прибавлял: – Но сам знаешь, у меня нет домашнего телефона.

Я видел, что Сашка очень переживает, но не подаёт виду. Хотя как это скроешь, если за несколько дней похудел, глаза затянула печаль. Остальные ребята перед самым моим отъездом почему-то отстранились от меня. Так мне показалось. Какая-то пустота была в их взглядах, никчёмность в словах. Может, им не понравились мои подарки на память?

Уезжали мы в город К. утром на горкомовской «Волге». Под ногами хрустел выпавший ночью снег, лицо обжигал январский мороз. Все были готовы к отъезду, стояли у машины уже с полчаса, но не могли отъехать. Ждали меня. Молча. А я стоял рядом со своей семьёй. Водитель сидел в машине и ждал команды главного пассажира. По его лицу было видно – нервничал. Но молчал. Важность персоны моего отца, казалось, чувствовала даже «Волга», тупая железка. А я ждал своих друзей, которые накануне обещали забежать ко мне перед школой, чтобы попрощаться и пожелать доброго пути. Моя голова вертелась из стороны в сторону, а глаза силились разглядеть при слабом освещении фонарей всех, кто двигался в нашу сторону. Моих ребят не было.