Лариса Склярук - Горечь сердца (сборник)

– Чего тебе, Емелька? – спросил Антип.

– Надобно мне поговорить с вами, Антип Дорофеич, – просительно сказал Емельян и шапку сдёрнул поспешно, почтение показывая. Антип удивлённо взглянул, повторил, недоумевая: – Чего тебе?

– Вот какое дело, Антип Дорофеич, – Емельян помолчал, потом вскинул на Антипа голубые, не без хитрецы, глаза и, вновь прикрыв их, сказал: – Малец-то мой, Сёмка, по вашей Васке сохнет. Хочу сватов заслать, – и вновь глазами-то на Антипа – зырк. Антип даже опешил от такой наглости. Самый бедный, захудалый мужик в селе, пьяница, губошлёп и лодырь, живёт в гадкой, грязной, убогой избе, – а к нему в родственники набивается. Ерник сермяжный.

– Не присылай, – сказал твёрдо, – откажу.

– Это почему ж такое, Антип Дорофеич? Чем это мой Сёмка вам не угодил?

Но Антип Дорофеич не собирался снисходить до объяснений. Размеренным твёрдым шагом хозяйственного, знающего себе цену мужика он пошёл прочь. Но Емельян не отставал, он поспешил следом, и вновь раздался его голос, в который он влил столько елея, что невозможно было слышать его без подступающей к горлу тошноты.

– Ан не ошибиться бы вам, Антип Дорофееич. Времена-то иные настают.

Антип не оглянулся.

В воздухе плыло торжественное гудение медного колокола, долго дрожало в воздухе, постепенно замирая вдали, где-то в полях.

В конце августа теплынь стояла, словно летом. Базарная площадь кипела народом. На огромном её просторе сновали взад и вперёд пёстрые толпы.

На пыльном базарном выгоне весело и шумно. Пахло пылью, дёгтем, едким конским навозом, сеном. Фыркали лошади, мычали коровы, жалобно блеяли овцы, волы равнодушно и сонно жевали сено.

Васса на ярмарку принарядилась. Кофточка светлая с рукавами широкими, на запястье стянутыми. Юбка пышная цветастая. Лента красная вокруг головы завязана, и бусы в три ряда.

Стоя возле телеги, Васса переминалась с ноги на ногу, расплетала и заплетала косу. Ей было томительно и скучно. Хотелось побродить среди лотков, палаток, будок, навесов, что расставлены на площади. Да одной боязно было. А отец с братом всё ходили, лошадей смотрели, ни на одной выбор свой не могли остановить. Походят, посмотрят, поторгуются, да в сторону отойдут советоваться. Барышники вокруг них вьются, словно пчёлы над цветами. За полы пиджаков хватают. Праздные зрители, советчики непрошеные рядом толкутся.

А рынок шумит, гудит, пестрит разными красками. Васса совсем уж заждалась:

– Тятенька, а тятенька, ну когда же пойдём, мне б гребёнку купить да платок новый.

– Да замолчи ты, оглашенная. Сказано, пойдём после дела.

Наконец Фёдор сжалился над сестрой:

– Да отпусти ты её, тятя. Пусть с краю походит. Куды она денется.

– А затолкают. Там такие молодцы бродят…

– Да с краю, тятенька. Ситцев посмотрю да и вернусь.

Антип Дорофеич поскрёб бороду, кивнул головой, соглашаясь.

Васса двумя руками по ленте провела, бусы поправила и не спеша направилась к лоткам. И чего только здесь нет! Сукна и овчины, шапки и рукавицы, ярко расписанная деревянная посуда, шёлк китайский, сукна голландские, кармазинные [22] Кармазин – старинное тонкое сукно насыщенного красного цвета. . В огромных корзинах – яблоки и грибы. Веники свисают так, что прохожие их задевают головой. На столах тушки розовых поросят, битой птицы, колбасы, окорока. Девушка один прилавок оглядит, а уж следующий манит. Не заметила, как и в самую середину толпы попала. И хочет назад повернуть, да не получается. Давка, теснота. Все хлопочут, суетятся.

Вдруг откуда ни возьмись два парня появились. Один рыжеватый, с цепкими рысьими глазами, россыпью ржаных веснушек на белом примятом лице. У второго лицо простое, глуповатое, редкие белёсые волосы к потному лбу прилипли, мутные глаза в стороны разбегаются. Подгулявшие парни увидели Вассу – и к ней.

– Ишь какая ягодка свеженькая, да раскраснелась-то как… Дави её, Фомка, прижимай, – командовал рыжий резким голосом и слова говорил грубые, стыдные, похабные.

– Пустите, пустите, образины окаянные, охальники!

«Ой, совсем пропала», – билась мысль в голове Вассы.

Как вдруг она услышала спокойный, но решительный голос:

– Ты, девушку-то отпусти, не замай.

– Чаво-чаво? – откликнулся рыжий притворно-испуганным голосом.

– Отпусти, говорю, урод.

– А то что?

– А то голову тебе отмотаю.

Запыхавшаяся, отбивающаяся Васса на мгновение повернула голову в сторону говорившего и увидела высокого парня со смуглым удивительно приятным лицом. На гладкий загорелый лоб спадала прядь кудрявых волос. Карие глаза под чуть приспущенными веками взглянули на девушку приветливо и грустно.

Липкие руки рыжего отпустили Вассу, и он стал протискиваться к парню. Васса, расталкивая всех локтями, стремительно бросилась вон из толпы. С трудом переводя дыхание, добежала до телеги.

– Ты чего это словно на пожар спешила? Аль обидел кто? – подозрительно покосился Фёдор.

– Да нет, нет. Это я так… – неловко пробормотала Васса, приглаживая растрёпанные волосы, поправляя сбившиеся набок бусы.

…Между тем парни тоже выбрались из толпы. И тут оказалось, что рядом с высоким стоят друзья. Не настолько рыжий был пьян, чтобы не понять, что им сейчас здорово могут накостылять. И хотя белёсый приятель Фомка рвался в драку, размахивая руками и бормоча «подь сюды, в рыло дам», рыжий поразительно быстро поменял свои задиристость и нетерпеливость на доброжелательную покладистость. Так что дело закончилось миром и, как водится, в кабаке. Надо ж было винца выпить, чтоб знакомство закрепить.

Под низким потолком висели чад и гул. Грязные лампы скудно освещали лица. Звон посуды, вой, смех, пьяные споры. Пахло стоялой горечью кухонного чада с крепким потом лошадей.

Рыжий привычно зубами откупорил полуштоф красноголовки [23] Красноголовка – плохо очищенная дешёвая водка. Полуштоф – 0,61 литра. Стоил 40 копеек. , налил стакан водки, перекрестился и, хитро прищурившись, дунул в стакан.

– Это чтоб беса отогнать, – объяснил он. Аккуратно выцедив стакан, тут же налил второй, засмеялся: – Это чтоб быстрее в голову ударило.

Лениво пожевал солёной капусты, ожидая, пока выпьют другие. Лицо его постепенно разглаживалось. Придвинулся к Никифору.

– Вижу, девка тебе понравилась, – с ехидной вежливостью сказал рыжий и рассыпал смех – дребезжащий, вязкий, и бородёнка его редкая, растрёпанная мелко задрожала. Никифор покосился недружелюбно, спросил сухо:

– А тебе она знакома?

– А то, – рыжий значительно помолчал. – Антипа Михеева из Ольховатки дочь. Ваской зовут, – и подмигнул пакостно и стыдно.

…Долго догорал закат. Заревой румянец мягко отступал перед лиловым сумраком. В зыбком мареве тонули горизонты. Лишь верхушки берёз ещё горели золотистым цветом. Над скошенным лугом витало увядание. В роще куковала кукушка.