Лариса Склярук - Горечь сердца (сборник)

– Ах, Таська, милая, если бы ты его видела… Ладный такой. Дюже хорош. А как звать – не знаю.

– Совсем ополоумела, дурёха, – сказала Таиска, укоризненно покачав головой.

– Кудри надо лбом вьются. Глаза внимательные и ласковые такие, смотрит, словно по щеке рукой гладит. Ах, кабы такой-то парень ко мне посватался… Прислонилась бы к нему, аж в дрожь бросает.

– Да, хорошо, – вздохнула Таисья. – Да чума их знает. В парнях-то все они хороши. А потом в такого долдона превратится, что спаси бог.

– «Неволя велит и сопливого любить», – грустно сказала Васса. – Так, подруженька милая, хоть помечтаем.

– Неволя… – насмешливо протянула Таисья. – А Сёмку смогла бы полюбить?

– Скажешь тоже…

Две девичьи головки, тёмная и светлая, склонились друг к другу, запели вполголоса:

В тёмном небе засветились звёзды. Туманной полосой тянулся к горизонту млечный путь. С дороги пахло дёгтем и пылью.

«Спасителя» Вассы звали Ляхов Никифор Иванович. Было ему восемнадцать лет, и жил он на хуторе Пятихатки. Хутор был небольшим, всего-то пятнадцать дворов, привольно разбросанных по местности. К западу от хутора местность понижалась и плавно спускалась вниз в лощину, к мелкой речушке, которая здесь делала поворот и образовывала заводь. На восток тянулись густые дубовые рощи. Рощи внезапно обрывались глубоким оврагом, заросшим орешником и ежевикой. По весне в овраг с шумом стекала талая вода, и до середины лета земля здесь была влажной.

Дом Ляховых был небольшим, но опрятным. Глиняные стены побелены, крыша покрыта свежей соломой, наличники вокруг окон выкрашены в синий цвет.

Детство Никифора начиналось безоблачно и довольно беспечно. Мать его баловала, старшие сестры оберегали. Три года Никифор проучился в церковно-приходской школе. Закон Божий, церковное пение, письмо, арифметика, чтение. Учился Никифор с удовольствием. Чтение тянуло неодолимо. Очень хотелось продолжить учёбу.

Но беда всегда приходит внезапно: в одну зиму от холеры умерли родители, оставив на четырнадцатилетнего Никифора и дом, и сестер. И Никифор справился, вытянул хозяйство. Был он спокоен, немногословен, в работе неутомим.

Сестры, Степанида да Прасковья, были девушками крупными, широколицыми, ленивыми. Давно пора было им замуж, да всё женихов не подбиралось.

Сватами к Михеевым поехали крёстный Никифора, Миколай Фаддеич, мужик лет пятидесяти, похожий на доброго пса с виноватыми влажными глазами, и Степанида, просто сгоравшая от женского любопытства: кого там выбрал её братец? Ехали, надо сказать, спокойно и даже весело. Об отказе ни у крёстного, ни у Степаниды даже мысли не возникало. Дорогой всё больше молчали. Крёстный, поглаживая опрятную бороду, предвкушал водочку из новины. Степанида продумывала важность своего поведения. И как зайдёт, и что скажет. Как бы достоинства своего не уронить… Плотной рукой поправляла Степанида светлую шаль с набивным рисунком, разглаживала на колене бахрому.

Дом Михеевых произвёл на сватов сильное впечатление своей добротностью, аккуратностью построек. По двору бродили куры и гуси. Из сарая доносилось блеяние овец. У Степаниды лишь теперь промелькнула мысль о возможной неудаче.

Опыта в сватовстве у неё не было никакого, но чтобы всё прошло «без сучка без задоринки», Степанида, вспомнив суеверия и приметы, сначала коснулась косяка двери плечом, и лишь затем позволила крёстному постучать. Вошла, неспешно расправив плечи, с этакой тяжеловесной уверенностью. Антип Дорофеич вымерил её коротким взглядом.

– Мы не торопимся сбыть дочь с рук, – сказал Антип Дорофеич. – Молода.

– Чего ж тянуть-то? А как станут «обегать женихи», – легко отвела Степанида возражение, посчитав, что это обычное для отца желание увеличить цену товару. Но Антип Дорофееич усмехнулся, сказал с презрительной расстановкой:

– Оно, конечно, хочется ему нашу Васку за себя взять. Девка у нас видная, здоровая, работящая.

– Верно, верно, Антип Дорофеич, – соглашалась Степанида, ещё не улавливая, куда клонится разговор, – в зажиточном-то дворе, у хорошего хозяина и бабы в порядке, всё делать умеют. Но и зятёк-то хорош, молодец саженный. Сирота, да малый с головой и хозяин строгий. С нуждой не спознаётся. Будет ваша краля жить как у Христа за пазухой.

– Что-то не слышал я о больших-то достатках, – парировал Антип Дорофеич.

– Побойся Бога, – слегка занервничала Степанида, – парень с четырнадцати лет хозяйство самолично загадывает. Дай срок. Развернется.

– Ну, кады развернётся, тогда и милости просим.

А ныне вот тебе Бог, а вот и порог.

Степанида обомлела. Тут лишь она поняла весь смысл предыдущего разговора. Она выпрямила спину, выдвинула грудь, ноздри её стали раздуваться, втягивая воздух с шумом насоса.

– Ты говори, говори, да не заговаривайся. Ишь чего о себе возомнил! Королевича ему подавай! – повышая голос, заговорила уязвлённая отказом женщина. – Да небось и не пойдёт королевич-то в ваш хлев. Чего чванишься? Тьфу чтоб вам провалиться! Чума вас забери! Будете ещё мужа для дочери добывать.

Простодушный крёстный мял в руках кепку, его лоб пробороздили морщинки. Он и слова вставить не успел, как всё уже было кончено. Разобиженные сваты покинули дом. Пошли по двору. Степанида впереди. Воробьи испуганно порскнули из-под её ног. И куда только подевались её достоинство и гонор! Лицо от срама стало кирпично-красным.

Миколай Фаддеич неуверенно плёлся следом и то останавливался, разводя руками, то, крякнув, намеревался надеть картуз, да вдруг забывал и продолжал идти с непокрытой головой. Лицо его было несчастным, как у незаслуженно наказанного пса.

Домна не утерпела, выскочила на крыльцо, пустила вслед частушку. Благо слушателей на деревенской улице хватало.

– На дружке шапчонка после дядюшки Парфёнка, на дружке штанишки после дядюшки Микишки… – следующей строчки допеть не успела. Степанида расторопно рванулась назад и злобно влепила девчонке оплеуху. Крёстный аж присел. Торопливо перекрестился:

– Свят, свят, свят.

Ударив девочку, Степанида струсила, быстро взгромоздилась на телегу. Огрела лошадь кнутом. Та словно опешила, взбрыкнула и, показав несвойственную ей прыть, пронеслась по улице, унося опозоренных сватов.

Услышав вопль дочери, Ульяна со словами «Дитю бьёшь!» хотела выскочить на крыльцо, но неожиданно раздумала, наткнувшись на полный отчаяния взгляд Вассы. Так что вернувшейся в избу Домне, которая рассчитывала на материнскую поддержку и ласку, осталось лишь жалко всхлипывать.