Сергей Христофоров - Бизнес начинается, товарищи! Книга первая. Год 1992

По иронии судьбы (хотя, какая уж тут ирония?), денег у Борщова тоже не было. Точнее, Антоновна оставила ему незначительную сумму на обед, которой едва бы хватило на пару бутылок пива. Не оставалось ничего, кроме как сдавать посуду.

А тут еще мороз ударил вовсе не весенний. Градусов десять в минусе, не меньше. И домой нельзя, там они, Сундариковы . Эх, Таня, Таня…

Борщов разрывался между желанием сразу взять пива, на сколько хватит денег, и необходимостью сначала сдать посуду. За пивом нужно было топать в один конец квартала, а с посудой – в другой. Совместить они, собаки, никак не могли. Конечно, это не кошмарные горбачевские времена, но и не целительные семидесятые, когда похмелиться можно было хоть в шесть утра.

Может, вернуться домой, раскрутить Александэра!

Куда там… Тот, поди, и не похмеляется.

К приемному пункту подтягивались утренние пташки. Время подходило к девяти. По разговорам Сергей понял, что открывают обычно не раньше половины десятого. Ладно, делать нечего. Чем брать бутылочное в гастрономе, лучше уж затариться разливным. Банку он прихватил. По деньгам выйдет литра три. И на сигареты останется.

Если поезд у них в двенадцать, то в десять они отчалят. Настя раньше трех из школы не вернется. У Антоновны, есть надежда, отгулов не образуется. На три литра времени хватит. А там будем думать.

Заняться в ожидании приемщиков было решительно нечем. Только прыгать, как воробью, постукивая нога о ногу. Увольнение, Татьяна – все это сейчас было далеко. А вот стоящие рядом старушки и алкоголики – позвякивающее племя – были куда ближе и значительнее в системе утренних борщовских ценностей.

Старушки вели, конечно, единственный разговор – о ценах, о проклятом Гайдаре и распроклятом Ельцине. Мужики, кто попьянее, спорили с ними.

Всю эту политинформацию Борщов ежедневно впитывал в утреннем транспорте, да и позже – на работе. Поэтому слушать было тошно и неинтересно. Голова было пустая-пустая, и сам он чувствовал себя эдаким надувным шариком, который вот-вот унесет случайный порыв ветра.

Ноги зябли, руки зябли. Сумка с бутылками была тяжелой, а на землю становиться не хотела, валилась набок. От курева на голодный желудок было противно. Хотелось бросить все к чертовой матери – и бежать отсюда куда подальше.

Но куда? Домой нельзя, на работу – где она работа? Некуда отсюда бежать.

Наконец, народ, уловив какие-то ему одному ведомые признаки, зашевелился, начал выстраиваться в очередь. Борщов оказался среди первых.

Ровно в 9—30 из двери соседней булочной вышел мужик в синем халате и с каменным лицом. Он проследовал к воротам приемного пункта.

– Тара есть? Деньги есть? По 0.7 принимаете? – засыпала его вопросами аудитория. Вопросами чисто риторическими. Открыв каморку, хозяин снова затворил ее – уже изнутри. Очередь потеряла стройность, Борщова оттеснили.

– Куда прёсся?! – взвизгнула какая-то бабка из передних. Синий-пресиний алкаш со знакомым лицом (не вчерашний ли?) потрясал тремя пустыми бутылками и молча, неумело изображая глухонемого, лез к воротам. Не отставали и другие его соплеменники. Но женская часть не сдавалась. Ни полметра не отдавала территории. Разве что, Борщова, да еще двух-трех таких же оттерли.

– Мужчина, вы ведь только что подошли! – возмутилась одна из оттертых, хорошо одетая дама с маленькой сумочкой. Обращалась она к другому «ледоколу». – Я тоже с тремя бутылками!

Тот, к кому она обращалась, лез вперед с индифферентным лицом. Борщов, рядом с которым все это происходило, непроизвольно схватил его за воротник. Раздался треск гнилой материи, но молчаливый даже не обернулся. Сергей отпустил его, плюнув.

– Кошмар какой-то! – обратилась к Борщову дама.

Он пожал плечами, отвернулся. Хрен с ними, пусть лезут. Солидные люди с большими объемами посуды даже и не суетились. Десять минут меньше, десять минут больше – какая разница?

А дама не выдержала, ушла. Правильно, не надо браться не за свое дело. Думала, небось: забегу-ка я перед работой, посудку сдам…

К десяти тридцати Борщов уже поднялся с пивом на свой пятый этаж. С замиранием сердца он прислушался у двери. Вроде бы тихо. Осторожно открыл квартиру. Сумки из коридора исчезли. Стояла тишина.

Заглянув на кухню, он увидел записку на столе. Прочел:

«Марина! Мы поехали, спасибо за приют. Обязательно позвоню, когда доберемся до дома. Привет Сереге, Настене. Пока! Торопимся, чуть не проспали.

P.S. Привет от Александра».

«Привет Сереге…» – перечитал Борщов, и сердце запрыгало в груди. Сереге. Он так и представил ее немного грассирующую речь, грудной голос – как будто тот, из молодости…

Устало сев на табуретку, Борщов снова и снова вчитывался в эти два слова, вслушивался в звучащую в ушах эту фразу. Как будто мог обнаружить там еще что-нибудь недосказанное. Надо было плюнуть вчера на всё, да и объясниться!

Решительно убрав записку, Борщов встал и принес из коридора пиво.

«Вот так!», – подумал он, залпом осушив первую кружку, надкусив крабовую палочку (спасибо жене, закуску спрятать не удосужилась) и закурив.

– Вот так, – произнес он вслух. А что «вот так»?

…Наркоз проходил, начинается местная анестезия. О том, что будет, когда и она перестанет помогать, думать не хотелось.

Вот так. Вот так.

Теперь можно пойти, поваляться на диване, посмотреть телевизор, почитать газеты. «Спартак», опять же, играл вчера, как бы счет узнать?

Борщов никуда не пошел, а остался на кухне, тупо глядя на кружку.

Вот так.

И что этот «вот так» привязался? Ну, «вот так» остаются кандидаты наук за бортом не то, что внеземных, а и вполне земных цивилизаций.

А чем он, собственно, занимался в этой жизни? Школа, институт, три года аспирантуры, десять лет работы в Институте. Горы исписанной бумаги, что покоятся на антресолях – никому не нужные. Ни одной путной профессии. Ни денег, ни квартиры нормальной, ни гаража, ни машины, ни дачи. Ни-че-го! Даже на сберкнижке деньги не сгорели в гайдаровском пожаре. Нечему было гореть.

И тридцать пять лет за плечами.

Нет, конечно, он прожил бурный отрезок жизни. Одна диссертация чего стоила. Год труда, три года обхаживания начальственных задниц, богатый опыт в околонаучной политике. Если бы за это давали медали, он был бы при наградах. А если бы еще и платили… Но ведь не все такие, как он. Взять хоть Володченко или Кузнечевского. Один еще в восемьдесят восьмом году сжег партийный билет, ушел из лаборатории и открыл цех по пошиву трусов из парашютной ткани. Теперь торгует самолетами на бирже. Все-таки, аэрокосмическое образование. Другой бился два года над хозрасчетным сектором, нашел каких-то селян, плативших бешеные деньги за астробиологические прогнозы погоды (он их лично списывал с календаря народных примет шестьдесят четвертого года). Сейчас пшеницей торгует. С канадцами. А ведь оба его бывшие подчиненные.