Василий Мищенко-Боровской - Лучшее, конечно, впереди

– Всё было нормально, всё будет хорошо. Лучшее, товарищ, впереди. – ответил участковый, широко улыбаясь.

Судьбы участников этой истории сложились по-разному. Александр Васильевич Царёв защитил кандидатскую, а затем и докторскую диссертацию. Он до сих пор читает лекции в вузе и является любимым профессором у многих студентов и аспирантов. Доктор исторических наук, директор института в Киеве Григорий Самуилович Заводяник умер летом 2014 года в процессе люстрации после того, как его облили зеленкой и бросили в мусорный бак. Наверно, не выдержало сердце такого унижения. Вениамин Сергеевич Голоднов долгое время был мэром одного из подмосковных городков, баллотировался в Госдуму, впрочем, неудачно. Его иногда приглашают в различные политические ток-шоу, где он рассуждает о причинах распада СССР, негативной роли КПСС и ВЛКСМ, о становлении российской демократии в девяностые годы. Владимир Михайлович Шацкий работал на латвийском радио. После известных событий уехал и осел в Германии. Не смог жить в стране, где «неграждане» составляли треть населения. А подполковник Щукин погиб при ликвидации крупного бандформирования, которые бурно формировались вместе с демократией в конце 80-х и начале 90-х годов. Остальные пока еще, слава Богу, живы-здоровы и ждут свой черед.

Двадцатого июля аспиранты отмечали день рождения Михалыча. Имениннику исполнялось 35 лет, дата отчасти круглая, как и сам виновник события. Маленький, толстенький, в очках, уже и лысинка наметилась и пузцо. Однако, мужик он был мастеровой, руки росли, откуда надо, гармонист опять же, душа компании.

Всё закупили и приготовили заранее: подарки, мясо на шашлык, овощи, спиртное. Подарки выбрали просто замечательные – набор инструментов и гармонь с соответствующими надписями: «Бормотухину-Ярузельскому в день рождения от коллег аспирантов. 20.07.1982 г.». Коллеги аспиранты давно, еще на первом курсе, придумали себе прозвища, в основном, по маркам горячительных напитков. Так Виталий Михайлович Ярлоцкий и стал Бормотухиным-Ярузельским. Остальные имели тоже вполне экзотические прозвища. Были тут Херес-Стрелецкий, он же Саня Царёв, Роман Зверобойный – Жулеба, Настя Сосновская Перцовка, Эдуард Грач Плодово-Ягодный, Лесь Солнцедаров – Вивтюк, Дунька Чачка, Витя Первач-Самогонов, Григорий Самуилович Голодяник (Заводяник). Не имел клички только сосед Михалыча по комнате Костя Чеприн. Не прилеплялось к нему прозвище и всё тут. Ибо Котя, как интимно называли его аспирантки, не пил, вид имел интеллигента 19-го века, носил бородку и жилетки, а также постоянно, к месту и не к месту извинялся.

Отмечать решили на природе. Не сидеть же в общаге, когда в тени около тридцати градусов. Отправились пешком в ближайший лесок, прилегающий к каналу. Место нашли чудесное. Под огромным дубом быстро накрыли скатерть-самобранку, шашлык уже жарился, подарки имениннику вручили. Недалеко плескалась вода канала о прибрежные камни. Царёв с Настей набрали целый пакет сыроежек и уже успели запечь их на костре, нанизав на ветки. Жулеба, специалист по театрализованным представлениям, сказал длинный витиеватый тост. Наконец, выпили. После четвертой полезли всей гурьбой купаться, хотя в этом месте это делать категорически запрещалось. По каналу время от времени стремительно проносились «Ракеты», медленно и торжественно проплывали теплоходы с пассажирами на всех палубах.

Михалыч, растягивая до предела меха гармони, закричал частушки. Все подхватили, оглашая окрестности неподдельным весельем. Часам к шести выяснилось, что спиртное закончилось. Ближайший гастроном находился километрах в трёх от места пикника, а до закрытия оставался один час. Послали Котю. Потом, правда, сообразили, что это не самый удачный выбор. Лесь Вивтюк, он же Солнцедаров, сказал:

– Зря Костю послали, не возьмёт он ничего. Надо было мне идти.

Все приуныли, соглашаясь, представив тишайшего интеллигента Котю в конце длинной очереди у гастронома перед закрытием. Толпа мужиков, слегка разбавленная представительницами слабого, но не менее настырного пола волнуется, напирает, ругает тех, кто норовит взять без очереди. Особо наглых могут и побить слегка.

Михалыч затянул, подыгрывая себе на гармошке: «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина…»

Где-то спустя полтора часа на тропинке показался Костя Чеприн. Он был без очков, рукав рубашки надорван, а щека слегка поцарапана. Котя нёс, бережно прижимая к груди, полную авоську бутылок и вид он имел абсолютно счастливого человека.

– Ребята! Десять бутылок «Рислинга»! – Костя поднял авоську над головой. Компания замерла в изумлении.

– Какой ты молодец, Котя! А мы думали, что не успеешь, – Настя обняла Константина и громко чмокнула его в щёку.

– Так я, это… без очереди… Правда, вот очки сломали и рубашку слегка… повредили. Ну, да ладно. А может, давайте выпьем, а? За Михалыча!

Все оторопело смотрели, как непьющий Котя лихо опрокинул полный стакан кислющего вина. Роман поднял свой:

– Пьём за нашего обстрелянного бойца и надежного кореша, за Костю Рислинга!

Вскоре количество выпитого переросло в качество, жизнь казалась прекрасной, хотелось любить эту жизнь и всех, кто вольно или невольно в ней присутствовал. Уже начало темнеть, но жара не спадала и компания полезла в канал купаться. В голове у Кости шумело, а вода приятно охлаждала, он плыл и плыл, наслаждаясь неожиданной лёгкостью во всём теле. Между тем, уже окончательно стемнело, и берег почти не просматривался. Не было слышно и голосов аспирантов-однокашников. Чеприн поплыл к берегу, выбрался на полянку, где они отмечали день рождения. Но здесь никого не оказалось, также как и вещей Коти. Он пошарил руками по траве. Ничего, кроме пустых бутылок из-под «Рислинга». Где-то вдалеке слышались удаляющиеся звуки гармошки, заглушаемые хором пьяных голосов. Чеприн в одних трусах и босиком пошел в полной темноте на голоса, потом побежал, не разбирая дороги, ломая кусты и проваливаясь в какие-то ямы. Веселую компанию он догнал у института.

Здесь, на площадке перед входом, освещенной фонарями, как обычно, сидели местные завсегдатаи: жители близлежащих домов, в том числе, некоторые преподаватели и сотрудники, студенты общежитий. Все они и оказались свидетелями неожиданного и странного зрелища. Впереди, растягивая меха гармошки, шел Михалыч Бормотухин-Ярузельский, почему-то в Костиных туфлях и одежде, которая ему были явно не по размеру. Своя одежда и туфли висели у него на плече. Дунька Чачка, забегая вперёд и тряся плечами, крикнула: