Василий Мищенко-Боровской - Лучшее, конечно, впереди

В начале декабря, спустя месяц после похорон дорогого Леонида Ильича, отмечали тридцатилетие Романа Жулебы. Народу набралось двадцать восемь человек, поэтому мероприятие решили провести в кафешке, недалеко от Речного вокзала. Спиртное принесли с собой, так намного дешевле. Аспиранты хоть и не нищеброды, конечно, но и не миллионеры. Приходилось экономить. Сначала, как обычно, всё было чинно и благородно. Говорились длинные тосты, имениннику желали большой любви, творческих и всяких других успехов, счастья, ну, и здоровья, естественно. Сначала – любви, в конце – здоровья. В тридцать лет это понятно и простительно, потому что любовь в такие годы – на первом месте. Веселье набирало обороты, заиграл оркестр, народ высыпал танцевать. В это самое время, когда все отрывались на площадке, пребывая в экстазе от пения хорошенькой солистки, Лесь Петрович ухитрился сцепиться с малолетними хулиганами, сидевшими в соседнем зале. По какой причине он там оказался, и что послужило поводом для ссоры, никто не знал. Тем не менее, пришлось буквально отдирать троих крепко выпивших пацанов от тоже не совсем трезвого, похожего на шкаф, будущего учёного. Кто на кого нападал, а кто защищался было непонятно. Подростки облепили аспиранта, как лилипуты Гулливера, все четверо топтались в узком пространстве между столиками, двигая их задами. При этом лицо Леся Петровича было одухотворённым и значительным, а лица хулиганов туповатыми и бездуховными. В какой-то момент один из них вцепился в цветастый модный галстук Солнцедарова и потянул его на себя. Галстук ослаб и провис почти до колен. Подоспевшие коллеги шуганули пацанов, освободив взбудораженного и одновременно очень оскорблённого аспиранта.

После этого инцидента веселье оказалось несколько подпорченным, юбилей Жулебы отодвинулся на второй план. Внимание всех теперь было приковано к персоне Леся Петровича. Он капризничал, порывался пойти и рассчитаться с обидчиками. Его уговаривали, предлагали выпить и всё забыть. Дунька Чачка поправляла причёску, гладила по волосам и прижимала голову Вивтюка к своей груди. Лесь, как бы, поддаваясь уговорам, опрокидывал рюмку водки, но тут же начинал снова канючить:

– Шо, я их трогал? А шо они мне халстук развязали, а? У мэнэ мама больная, у мэнэ батько на войне контуженый…, а-а-а…, – Лесь Петрович плакал, размазывая слёзы, бегущие ручьём, по лицу.

Дунька ещё крепче прижимала голову Вивтюка к груди, Настя Перцовка вытирала платком лицо, а юбиляр Жулеба-Зверобойный, протягивая полную рюмку, проникновенно говорил:

– Да ладно, Лесь, не бери в голову. Мой батько с войны без ноги вернулся. И ничего, знаешь, как на свадьбах отплясывает! Давай, лучше выпьем.

Солнцедаров брал рюмку, выпивал и принимался за своё:

– А шо они мне халстук развязали? Ты вмиеш халстуки завязывать? – обращался он к сидящему рядом толстячку Ярлоцкому.

– Лесь, ты меня когда-нибудь в галстуке видел? Я их терпеть ненавижу, – отвечал Бормотухин.

– А ты? – Солнцедаров фокусировал взгляд на жующем без остановки Григории Самуиловиче Голодянике.

– Давай я завяжу, – предложил латыш Скирманис, сосед Леся по комнате.

– Ага, ось завяжешь вот так, до пупа-а-а, – снова закапризничал Вивтюк. Он встал, направился в сторону оркестра и попытался отобрать микрофон у солистки. Пришлось в экстренном порядке возвращать его на место и снова успокаивать.

Спустя некоторое время, когда Лесь Петрович, обливаясь слезами, вдруг сообщил сидевшим за столом, что он круглый сирота, потому что мама умерла при родах, а отца казнили американцы на электрическом стуле за шпионаж, терпение Скирманиса кончилось. Он отвёл Солнцедарова в сторону и, не выбирая выражений, чередуя латышские слова с русским матом, предложил ему покинуть кафе, дабы не омрачать праздник юбиляру. После чего, обидевшийся Лесь Петрович проследовал в раздевалку, оделся и ушёл, хлопнув дверью. Постепенно атмосфера за столом разрядилась и веселье продолжилось.

Переполненный обидой молодой учёный направился в сторону железной дороги и сел в подходившую к перрону электричку. В вагоне среди немногочисленных пассажиров находились трое мужиков, распивавших бутылку водки, наливая её в пустую железную банку из-под консервированного горошка. Лесь сел на соседнюю скамейку. Один из собутыльников, пристально глядя на Солнцедарова, спросил:

– Слышь, браток, что-то твой фейс больно знаком. Где-то я тебя видел.

Остальные тоже уставились на аспиранта.

– Так в телевизоре ж и бачилы. Я – Лесь Сердюк. Актёр, – подмигнув, зачем-то соврал Солнцедаров.

Мужики опешили.

– Ни хрена себе, точно, Сердюк, тот самый! Я сразу узнал. А куда же вы едете?

– Скоро фильм будут снимать в Химках. От я и рэпетирую, вхожу в образ пассажира электрички, – начал импровизировать аспирант.

Затем Леся пригласили четвёртым, и он, выпив из банки, стал рассказывать о сложной и даже опасной, но интересной актёрской профессии. При этом знаменитых актёров и режиссёров аспирант называл по именам, зачастую уменьшительно-ласкательным: Колюня Ерёменко, Мишаня Боярский, Натуся Варлей, Игорёк Костолевский, Вовка Меньшов. Мужики слушали, раскрыв рты. Заговорившись, Лесь Петрович проехал свою остановку и вышел в Химках. На прощание он крепко обнял каждого из своих попутчиков и пригласил их на Мосфильм. Время близилось к полуночи. Возможных вариантов дальнейших действий было два. Можно дождаться обратной электрички и доехать до своей остановки. Лесь предпочёл второй вариант: перейти канал по льду и оказаться на другом берегу. А там и до общаги рукой подать. Многие зимой так и делали. Мост является стратегическим объектом, по нему пройти мужик с ружьём не допустит. А по льду в самый раз, десять минут пешочком прошёл – и ты у цели, в своей комнате. Солнцедаров спустился с насыпи к каналу и двинулся, скользя и пошатываясь, по льду. Он дошёл уже почти до самой середины и вдруг почувствовал, как ноги ушли вниз, обожгло холодом. Конечно же, Лесь не знал, да и не мог знать, что сегодня днём по каналу прошел буксир-ледокол, вспоров лёд и проложив коридор шириной четыре метра. К вечеру поверхность воды подмёрзла, и этот вновь образовавшийся тонкий слой, по понятным причинам, веса аспиранта выдержать не мог. Барахтаясь в воде и ломая острый, как стекло, лёд, Солнцедаров с трудом доплыл до края коридора. Что делать дальше, он не знал. Выбраться из воды в намокшей тяжелой одежде не было никакой возможности и тогда Лесь Петрович, понимая, что сейчас вот так просто и бессмысленно утонет, закричал осипшим от ужаса голосом, взывая о помощи.

Двое солдатиков казахской национальности из части, расположенной недалеко от института, культурно отдыхали на берегу канала, уйдя в «самоволку». Дембель на носу, скоро домой. Почему бы и не отдохнуть? Портвейн был выпит, сигареты закончились, и они собирались уже возвращаться в часть. Вдруг, откуда-то со стороны канала, раздался треск льда, всплески воды, а затем какой-то мужик истошно закричал, разрывая тишину зимней ночи: