Модест Казус - 365. Сказки антарктических писателей

Мальчик один гулять на улице вздумал. И к маме пошёл. И сказал.

А мама ответила, чтоб шёл и гулял. Мальчик поворотился – и за дверь, а мать ему

– Иди сюда, подляк-сорванец!

И дальше.

– На тебе денюжку. Купи себе пончик да съешь!

Мальчик, подумав, взял деньги и – гулять. За углом в кондитерской палатке он взял пончик, съел, а денюжку не отдал, а тёте брюхатой сказал, что больной душевно, чем вызвал испуг в её заплывших жиром глазах. Тётя добрая была, а мальчик купил в другом магазине спичек и – давай баловаться.

Вдруг к нему дяденька подкрался:

– Ах ты негодник!

И мальчик плакать. Дяденька сжалился и отвёл его в милицию.

В участке милиционер жевал погон. И было ему тоскливо, поэтому мальчика он домой отправил.

А мальчик дома маму обнял и сказал, что очень любит. А потом спаньки лёг и приснился ему фиолетовый жираф.

Старый человек жалел свои кости и поэтому, когда ходил в лес за грибами, часто присаживался на пенёк. Заходясь в кашле, старик, покачивался на пеньке, словно метроном, и брызгал слюной сквозь беззубый рот.

Трясущейся рукой он извлекал из кармана платок и размазывал липкую влагу по лицу.

Потом, кряхтя, поднимался на ноги и медленно ковылял дальше.

Старику было девяносто три, а ровно восемьдесят лет назад он и не подозревал, что ему никогда не стать космонавтом.

По сырому утреннему плацу маршировали солдаты. Грохот каблуков раскатистым эхом отражался от бесцветных сонных зданий.

Их ждали.

Ждали боевые вертолёты, готовые оторваться от земли подобно насосавшимся крови комарам. Их ждали хмурые, вечно бодрствующие призраки.

А жёны спали, вгрызаясь зубами в стены.

Мальчик Понтий не мог ходить. И учили его, и костыли подсовывали, и к стенке ставили, чего только ни делали, а он постоит-постоит, да и упадёт на пол. И кубарем катится.

Даже врача вызвали. Сурового, как топор. Доктор глазами из-под очков покрутил, лекарство выписал – и за дверь!

Положили мальчика на кровать, головами закачали, зацыкали.

– Ай-ай! Беден-несчастен наш мальчик.

Причитают и плачут. Ревут в три ручья. А годы летят, что птицы. Зимы за вёснами. Климаты политические и экономические глобально меняются. А мальчик лежит-полежит. Не скачет и не танцует.

Валялся мальчик на кровати мешком, пока не принесли ему в комнату телевизор. Включили, значит, телевизор этот и охают. А по телевизору – олимпиада. Люди в трико с горки сигают: разгоняются и выпрыгивают, разгоняются и выпрыгивают.

Выпрыгивают и летят.

Фр-р-р!

Мальчик вдруг аж засветился весь!

– Маман! – сказал он маме. – Купите мне лыжи и палки для лыж. Да покривее.

Мама удивилась крайне, но лыжи купила и принесла в дом.

Мальчик вскочил на ножки, будто всю жизнь бегал-прыгал, нацепил лыжи на ноги, раскрыл окно, выпрыгнул и разбился.

Так-то.

А мораль рассказа такова: не можешь ать – не мучай опу!

Один папа рассказал мальчику сказку.

– За рекой, нарисованной в детской книжке, мальчик Стёпа увидел солнышко, но никому об этом не сказал, кроме плюшевой зверюшки, спавшей с ним в одной кроватке. Чтобы зверюшка не проболталась, Стёпа, разрезав и выпотрошив ей брюхо, утопил куски плюша в унитазе и дёрнул за рычаг. На тот случай, если всплывут.

Мальчик Стёпа боялся, что узнает мама и отругает Стёпу, как это было, когда он копался в штанах. Через много лет унитаз сменили, а Стёпа умер. Плохо ему было. Он болел.

Братья Чук и Гек славились своей безграничной любовью к животным. И кормили тварей, и поили, и создавали среду обитания максимально приближенную к родной, дабы адаптационные процессы протекали легко и без стрессов. И холили, и лелеяли, и ели, и шкуры драли, и шубки шили!

И вот Гек, вознамерившись купить очередную живочушку-игрушку, отправился на Птичий рынок. А на рынке том животины – видимо-невидимо! И хомяки, и ослики, и козлики, и муравьед, и карась, и гнус, и мурзики. Спрашивает Гек у продавца с террариумами:

– А что это за зверьё у тебя, уважаемый?

– А это хамельёны! – отвечает Геку продавец, мутный дядя по прозвищу Грязный.

– А что за такие хамильёны у тебя, уважаемый?

– А разные! Разнообразные! Вот этот цвет меняет. Посади его на скатерку – станет как скатерка, посади на стекло – вовсе пропадёт. В унитаз только не сажай.

– Ишь. А этот тоже меняет цвет? – спрашивает Гек, тыча лайковой перчаткой в тварюгу, крутящую глазами, словно вентилятор лопастями.

– Не! – отвечает Грязный – Этот меняет размер! Вот впихни его в карман – тут же размер сменит и будет в кармане вдоль-поперек ползать и радоваться!

– Да ладно?! – разинул рот Гек

– Да. А вот этот гад меняет пол! Вишь, с виду мужик – мужиком. А не успеешь глазом моргнуть – в подоле принесет и по лавкам.

– Ого-го! – Гек от радости даже приплясывать начал. – А этот?

– А этот убеждения меняет раз в сутки.

– Это как?

– А смотри-ка. Купил его у полоумного моряка-подводника. И тот дурак-моряк рассказывал мне, что хамильён попал к нему в руки будучи адептом культа Тескатлипока, потом стал адептом культа Кетцалькоатля, потом адептом культа Уицлипуцли, потом адептом культа Тлалока. По прибытии в калининградские доки стал убежденным социал-националистом, в поезде – воинствующим атеистом, в такси – кришну-вишну, а уж тут, как видите, черносотенец истинный!

– Экое диво дивное! Покупаю! – вынул из кармана Гек кошель и сунул Грязному денег.

Потом схватил хамильёна, положил в ридикюль и был таков. Приносит домой. Орёт с порога:

– Чук! Чу-ук! Смотри, чё я приволок!

Но никто не ответил.

– Чё? – спросила четвертая реинкарнация Чука из ридикюля.

Настоящий музыкант, будучи, как все настоящие музыканты, гениальным и голодным, украл в магазине музыкальных инструментов литавру – и давай на ней играть. Согрелась душа. Хорошо стало. Потом музыкант доел крошку со стола, слил остатки портвейнов в алюминиевую кружку и выпил.

– Не пора бы спать – подумал музыкант и съехал со стула. И приснилось музыканту, что его мама спекла кекс.

Проснулся музыкант, поискал по сусекам, а кекса нигде нет. Зато нашел он литавру – и давай играть. Потом снова спать лёг. А там мама кекс печёт. Проснулся – кексу как не бывало. Обиделся музыкант, потому что вместо кекса увидел литавру.

– Эх ма, ядрёна! – заругался музыкант, разбил литавру об комод, пошёл в кухню и повесился.