Модест Казус - 365. Сказки антарктических писателей

Как-то раз потный солдат решил перестать вонять. Купил одеколон, выпил, перестал вонять и умер. Взялась жена его хоронить, а он не хоронится. Лежит труп посреди комнаты и смердеть отказывается.

А тут, как на грех, соседский мальчик заявился с рассказом о том, как его алкоголический папа унитаз поломал и не чинит, только пьёт-жрёт-писает-падает.

Пришёл, значит, этот мальчуган к жене покойного солдата и говорит, что у него крайняя надобность до уборной имеется.

Она ему

– Ох, не трави, братец, душу…

Тут и засмердело кругом. Обрадовались родственники и похоронили солдата. А мальчика домой отправили. Бельё менять.

Это невыносимо! Ещё одна бессонная ночь, и я звоню санитарам. Пусть приезжают, фиксируют мои конечности смирительной рубахой, вкалывают галоперидол и глумятся, катая мою спелёнутую тушку по больничным коридорам, аки шар для боулинга. А ведь прошёл уже год с того дня, как помер мой сосед. Помер вскоре после того, как я разбил градусник и закапал ртуть ему в тапки.

Он снимал комнату на втором этаже, в конце коридора, откуда уходил каждое утро. Никто не знал, куда он уходил, где бывал, кем работал, да и работал ли вообще. Тем не менее, каждое утро он спускался по лестнице со второго этажа, растопырив пальцы на руках и ногах, и говорил препротивно:

– Здравствуйте!

Был одинок и нелюдим. Никому не нравился, ни с кем не заводил разговор первым, на вопросы отвечал односложно и скучно до такой степени, что спрашивать мы даже не пытались. Так и жили. Каждый со своими заботами, мыслями, переживаниями.

А потом я закапал ртуть в соседские тапки.

Хорошо помню, как холодным осенним вечером сосед ворвался в дом, наполняя прихожую ноябрьским ветром и плохо скрываемым намерением устроить акт бытового каннибализма. Потом зачем-то рухнул на колени и принялся нюхать паркет. Наверное, искал следы своего убийцы. Тогда-то я и скинул ему на голову дедушкин токарный станок. Сосед моментально успокоился, прилёг, дёрнулся миоклонически и больше не поднялся.

Полицейские допрашивали нас долго и с пристрастием, но жильцы, благодарные за избавление от неприятного соседа, меня не выдали. Осколки градусника я давным-давно скормил паукам-стеклоедам, а никаких других улик против меня не существовало. Разве что тапки, но на них, к счастью, внимание не обратили.

Радость моя была недолгой. Стали беспокоить сны о тумане, из которого возникал жидкий африканец, чтобы истязать пытками мою нечистую совесть. Гуляя вечером в приморском парке, я чувствовал, как нечто злое скользит вслед за мной меж тополиных ветвей. Слышал, как падали капли в бетонной трубе. Видел, как птицы выписывали в сумеречном небе очертания уробороса. Жёлтые листья принимали облик чудовищ, которые припадали на лапы, готовясь к прыжку. Я спешил вернуться домой, но и там происходило странное: лампа под абажуром краснела, словно забрызганная кровью, чистые листы на столе напоминали египетский пергамент, а узоры на обоях оживали и змеились.

А сейчас, когда стрелка часов пересекла четвёрку на циферблате, в ночном, словно покрытом чёрной краской, окне возникло страшное щупальце и присосалось к стеклу с обратной стороны.

Всё! Это невыносимо. Позвоню-ка, санитарам. Если смогу поймать сбежавший на кухню телефон.

Пришел дед в поликлинику и говорит:

– Я болеть!

– Ах, ты болеть! – обрадовались доктора.

– Да, я болеть

– Болеть?

– Болеть

– Мы тебя лечить будем

– Не надо.

– А зачем тогда пришёл?

– Болеть.

– Болеть?

– Болеть.

– Тогда на!

И вставили деду клизму. Дед и помер.

Что такое литературные конкурсы?

Литературные конкурсы есть содомическая церемония, во время которой кучка людей, считающих себя опытными литераторами, собирает произведения неизвестных писателей и оценивает оные согласно правилам и законам, ими же выдуманным. Чем дотошнее соблюдал законы автор, тем больше у него шансов выиграть приз. Призом обычно служит признание произведения лучшим относительно других конкурсных произведений по мнению кучки людей, считающих себя опытными литераторами.

И вот как-то раз на стол жюри одного конкурса легло письмо с произведением следующего содержания.

Феникс

( Миниатюра )

Распластав крылья по черному, усыпанному тысячами звезд, алтарю ночного неба, сгорает мое тело холодным сердечным огнем, с каждым новым всполохом обращаясь в пепел, прах и пыль, которые подхватывает сошедший с ума северный ветер и проносит сквозь густой, словно осадок затхлой воды на дне стакана с тусклым, полупрозрачным стеклом, туман в пустынные, мертвые земли, где не существует ни боли от разрывающих сознание душевных мук, ни страха потерять уже давным-давно потерянное, ни страданий, ибо нет в них больше смысла, где истекая кровью, умирает солнце, где в багровых лучах безжизненной звезды рождается ночь, воздвигающая на чёрном небе алтарь, усыпанный тысячами звезд, и на нём, распластав крылья, сгорает мое тело холодным сердечным огнем, с каждым новым всполохом обращаясь в пепел, прах и пыль, которые подхватывает сошедший с ума северный ветер и проносит сквозь густой, словно осадок затхлой воды на дне стакана с тусклым, полупрозрачным стеклом, туман в пустынные, мертвые земли, где не существует ни боли от разрывающих сознание душевных мук, ни страха потерять уже давным-давно потерянное, ни страданий, ибо нет в них больше смысла, где истекая кровью, умирает солнце, где в багровых лучах безжизненной звезды рождается ночь, воздвигающая на чёрном небе алтарь, усыпанный тысячами звезд, и на нём, распластав крылья, сгорает мое тело холодным сердечным огнем, с каждым новым всполохом обращаясь в пепел, прах и пыль, которые подхватывает сошедший с ума северный ветер и проносит сквозь густой, словно осадок затхлой воды на дне стакана с тусклым, полупрозрачным стеклом, туман в пустынные, мертвые земли, где не существует ни боли от разрывающих сознание душевных мук, ни страха потерять уже давным-давно потерянное, ни страданий, ибо нет в них больше смысла, где истекая кровью, умирает солнце, где в багровых лучах безжизненной звезды рождается ночь, воздвигающая на чёрном небе алтарь, усыпанный тысячами звезд, и на нём, распластав крылья, сгорает мое тело холодным сердечным огнем, с каждым новым всполохом обращаясь в пепел, прах и пыль, которые подхватывает сошедший с ума северный ветер и проносит сквозь густой, словно осадок затхлой воды на дне стакана с тусклым, полупрозрачным стеклом, туман в пустынные, мертвые земли, где не существует ни боли от разрывающих сознание душевных мук, ни страха потерять уже давным-давно потерянное, ни страданий, ибо нет в них больше смысла, где истекая кровью, умирает солнце, где в багровых лучах безжизненной звезды рождается ночь, воздвигающая на чёрном небе алтарь, усыпанный тысячами звезд, и на нём, распластав крылья, сгорает мое тело холодным сердечным огнем, с каждым новым всполохом обращаясь в пепел, прах и пыль, которые подхватывает сошедший с ума северный ветер и проносит сквозь густой, словно осадок затхлой воды на дне стакана с тусклым, полупрозрачным стеклом, туман в пустынные, мертвые земли, где не существует ни боли от разрывающих сознание душевных мук, ни страха потерять уже давным-давно потерянное, ни страданий, ибо нет в них больше смысла, где истекая кровью, умирает солнце, где в багровых лучах безжизненной звезды рождается ночь, воздвигающая на чёрном небе алтарь, усыпанный тысячами звезд, и на нём, распластав крылья, сгорает мое тело холодным сердечным огнем, с каждым новым всполохом обращаясь в пепел, прах и пыль, которые подхватывает сошедший с ума северный ветер и проносит сквозь густой, словно осадок затхлой воды на дне стакана с тусклым, полупрозрачным стеклом, туман в пустынные, мертвые земли, где не существует ни боли от разрывающих сознание душевных мук, ни страха потерять уже давным-давно потерянное, ни страданий, ибо нет в них больше смысла, где истекая кровью, умирает солнце, где в багровых лучах безжизненной звезды рождается ночь, воздвигающая на чёрном небе алтарь, усыпанный тысячами звезд, и на нём, распластав крылья, сгорает мое тело холодным сердечным огнем, с каждым новым всполохом обращаясь в пепел, прах и пыль, которые подхватывает сошедший с ума северный ветер и проносит сквозь густой, словно осадок затхлой воды на дне стакана с тусклым, полупрозрачным стеклом, туман в пустынные, мертвые земли, где не существует ни боли от разрывающих сознание душевных мук, ни страха потерять уже давным-давно потерянное, ни страданий, ибо нет в них больше смысла, где истекая кровью, умирает солнце, где в багровых лучах безжизненной звезды рождается ночь.