Юлия Лавряшина - Наваждение Пьеро

– Может, и не покажется. С чего ты взял? Оказалось, что мы вообще плохо знаем друг друга…

Он уныло добавил:

– И себя тоже. Я, например, не представлял, что могу потерять разум из-за… практически выдуманной женщины.

– А! – равнодушно откликнулась Таня. – Все-таки есть женщина.

«Сейчас все же разорвется, – подумала она о том комке, что все разрастался внутри. – Господи, ну почему ты не забрал меня отсюда минуту назад?! Как я теперь должна жить?»

Никита торопливо добавлял то, что, по его мнению, должно было обрадовать жену, хотя ей почему-то не стало легче:

– Я не прикасался к ней, слышишь? В этом я тебе не изменял.

– В этом?

Она попыталась понять: что же хуже? Но мысли расплывались черными пятнами, и одно было темнее другого.

Никита так твердо повторил «в этом», что ни у кого не осталось бы сомнений: в остальном он больше не был ей верен.

– Что в этой книге? – спросила Таня, опять стараясь смотреть только в окно, чтоб муж не мучился под ее взглядом.

Никита отвел руку в сторону, при этом прижав локоть – только он один так выражал недоумение.

– Стихи.

– Она их читала?

– Нет, конечно! – удивился он, будто такого и быть не могло.

– А кто читал? А, ну понятно… «Богема». Ненавижу это слово!

– Почему? В нем ведь есть главный слог.

Таня слегка растерялась:

– Что значит – главный? Какой?

– Бог, – без улыбки ответил Никита.

– Это не слог. Бо-ге-ма. Вот как делится.

Он упрямо дернул бровями:

– Все равно. Слышится: Бог.

– Тебе, может, и слышится…

Тане хотелось показаться язвительной, но собственные слова открыли неожиданное: ее муж умеет в обычном различать космическое. Это совсем подавило ее. Не тем, что обнаружилось, как и в самом деле мало знают они друг о друге. Но главная боль в тот момент заключалась в том, что Никита уже успел мысленно соединить в той женщине, которой Таня даже не знала, Красоту и Любовь целой Вселенной. Сама по себе та, другая («Почему он не говорит ее имя?!»), никакой роли в их отношениях не играла. Дело было только в нем.

– Что ж ты ей их не прочитал? – вернулась Таня к реальности.

– Мы с ней незнакомы, – сказал Никита, как о чем-то само собой разумеющемся.

– Как это?!

– Да вот так.

– Ну, ты действительно сумасшедший, – убежденно протянула Таня, поглядывая на мужа с незнакомым себе страхом. – И ты из-за нее собираешься уйти от меня? От Муськи? Ты ведь даже не можешь быть уверен, что она – лучше. Это же выдумка сплошная, и ничего больше!

Он вдруг разозлился. Когда у него вот так белели губы и стекленели глаза, Таня находила повод выйти из комнаты, хотя еще ни разу на ее памяти Никита не дал выхода своей ярости.

«Может, и зря, – храбро решила она. – Психиатры не зря же советуют разряжаться… Надо заказать свой резиновый манекен, чтоб он хоть так лупил меня, если по-другому не может… Видно же, как ему хочется».

– Что значит – лучше? – резко спросил он. – Как вообще можно определить, какой человек лучше, а какой хуже? Кто вправе это решать? И при чем здесь выдумка? Почему эта сексуальная тяга кажется всем убедительной причиной для ухода, а если речь идет просто о душе…

– Ты картавишь…

– Что-что? – задохнулся Никита.

– Когда ты волнуешься, то начинаешь картавить, – пояснила Таня, сама не зная, к чему это сказала.

Болезненно усмехнувшись, он, словно освобождаясь от ее ненужных слов, мотнул головой, к новому цвету которой Таня еще не успела привыкнуть.

– Я знаю, что иногда картавлю. Тебе что, легче станет, если ты обнаружишь у меня пару изъянов? Что за детство?

– Чего ты заводишься? Я же сказала: уходи. Я вижу, к тебе и в самом деле не вернулся рассудок.

Он промямлил совсем другим тоном:

– Я и сам понимаю, что выгляжу полным идиотом. Из-за такого из семьи не уходят…

Таня выпрямила спину и напряглась от того, как резко натянулась в ней какая-то живая жила, на которой, как воздушный шар на нитке, держалась надежда.

– Ее ведь даже нет. Ты ведь сам говорил мне, что Химера – это чудовище… Неужели ты не боишься? – спросила она, на этот раз глядя ему прямо в глаза. Они не пытались избежать ее взгляда, только становились все более круглыми и несчастными.

«У Муськи были такими же, когда у нее отобрали роль Бекки», – вспомнила Таня, и теперь уже ей захотелось расплакаться от жалости к этому взрослому мужчине, который и был старше, и выглядел старше, но сейчас она жалела его почти по-матерински.

– Глупый ты мой, – звук ее голоса иссяк до шепота. – Зачем ты все это навыдумывал? Тебе чего-то не хватало?

Она погладила его поседевший висок, и ей почудилось, что за время разговора тот стал еще белее.

– Я не знаю, – беспомощно признался Никита. – Я пытался вспомнить, как это произошло… Не знаю… Мне кажется, я был вполне счастлив. Как туземец какой-нибудь, который никогда не плавал дальше, чем за десять миль от своего острова, и прекрасно себя чувствовал. А однажды ему приснился Париж…

– Париж?! – вскрикнула Таня, отдернув руку и отшатнувшись от мужа. – А я – чем тебе не Париж? Да я рада хоть трижды в день сексом заниматься! Если б ты хотел…

Быстро облизнув мгновенно пересохшие губы, Никита растерянно пробормотал:

– А при чем тут секс? Разве Париж – это секс?

– А что же еще?

– Париж – это мечта…

– Да что ты о нем знаешь? – спросила Таня, почувствовав, как в ней опять поднимается жалость. – Это я была там на гастролях, а не ты… Так что молчал бы. Ты его и не видел…

И тут же поняла, что это как раз в его духе – любить нечто эфемерное, мираж, и не замечать настоящих, не придуманных сокровищ в двух шагах от себя. Никита и ее-то не замечал, пока она не свалилась ему под ноги. А ведь этого просто-напросто могло и не произойти…

– Не видел, – бесстрастно подтвердил Никита и добавил то, что она только что говорила себе: – Но мне это и не нужно.

– Зачем же ты уходишь, если тебе необязательно даже видеть? Ее…

Он не ответил, хотя губы у него раскрылись и замерли в напряженном изгибе. Но Таня ждала, и ему пришлось сказать:

– О Париже я могу читать. А о ней, кроме меня, никто еще не написал. Хотя, может, я не все знаю… Вернее, я ничего о ней не знаю! Правда только то, что я ее увидел. И что-то со мной случилось.

– И когда же это произошло?

Про себя она отметила: «Больше не картавит. Он заговорил о ней и успокоился. Вот так…»

– В день… – Никита запнулся и посмотрел на жену еще более виноватым взглядом.

«Ну, совсем уж как собака!» – попыталась она рассмешить себя, но из этого ничего не вышло. Тогда Таня просто повторила:

– В день…

– В день моего рождения. Три года назад.

Ее чистый загорелый лоб, над которым волосы были поровну поделены пробором, напрягся. Морщины на нем проступали не как у всех людей, а вдоль. Никита непроизвольно сделал движение головой, как бы пытаясь стереть их.