Татьяна Труфанова - Лето радужных надежд

Ну а тогда – чем Богдан лучше Генки? Такая же безотцовщина. Это слово, «безотцовщина», услышанное где-то, ворвалось со свистом и упало на дно души. Богдан – безотцовщина. Ощущать себя таким было странно. В этом было понижение статуса, кувырок по социальной лестнице вниз – к пэтэушникам и чудикам, детям матерей-одиночек, детям пьяных, безответственных, плевавших на них папаш. Но более того, это слово содрало какой-то защитный слой с мира, в котором жил Богдан. Небо придвинулось, стало ниже и грубей. Богдан чувствовал его, небо, ощущал, как оно теперь царапает его наждачкой. Ты, безотцовщина. Брошенный, ненужный пацан.

– Опять пробка на Александровском мосту, – сказал Степа.

На мосту через Межу действительно скучали грузовики, легковушки и застрявший ровно посередине троллейбус.

– Обещают, это, от объездной дороги мост сделать. Давно обещают, угу, – гудел Степа, стоя на берегу рядом с Богданом. Руки он сцепил за спиной и смотрел на пробку, будто ничего интересней здесь не было.

– Так построят. Мост – это хороший бюджет для распила, – равнодушно прокомментировал Богдан.

– Ты, мм, это… нормально?

Богдан надменно задрал нос.

– Я – прекрасно! Кстати, вдруг вспомнил: я благодаря Гене, мир его памяти, чуть не утоп здесь. Искупался в реченьке Меже в марте месяце.

– М-м? – сын проявил слабый интерес.

– Это мы с ним забрались на прогулочный катер зайцами. Ладно, то история долгая. Но вообще с Геной было не соскучиться. Как мы с ним в колхоз поехали! Тырить яблоки из колхозного сада. Набрали по мешку руки загребущие, а потом-то унести мешок надо. Двадцать кило. Ползком, да мимо сторожа, да пешком до шоссе три км, а потом на попутках… Яблоки мы продали, а на вырученные деньги я, как сейчас помню, купил букет роз Тане… Тоне? Оле? М-да. А ведь когда-то с ума по ней сходил…

– Бывает, – безразлично кивнул сын.

Тефтеля ты паровая! Хоть что-то искру из тебя высекает?! Богдан скривился.

– А какие мы с Геной шутки на кладбище отчебучивали! Огненная голова на могилке, например. Художественная резьба по арбузу, внутри спиртовка… Для вечернего путника – сильное зрелище.

– Это на каком кладбище?

– На старом, Девяткинском, разумеется. Зачем переться на край города, когда в центре Домска есть такое шикарное место для молодежи. Потом мы с ним там портвейн распивали на гранитных плитах, по примеру алкашей. Как говорил Гена: «Качественно отдыхали». Тишина, свежий воздух, дубовая тень. Его бы воля, он бы там поселился.

– Мм-м, – кивнул Степа. – Хорошее кладбище, угу. Я одно время тоже думал там поселиться. В детстве. Ну, то есть в девятом классе. Присматривал место.

– Да что ты? – сощурился Богдан.

– Угу. Даже маму попросил посадить на моей могиле эту… секвойю. Ха! Откуда она бы секвойю взяла?

Богдан тоже улыбнулся.

– Секвойя – это масштабно! Одобряю. А с чего тебе в голову такие фантазии взбрели – место на кладбище искать?

Ветерок гулял по берегу Межи, ерошил пепельные волосы сына. Степа стоял рядом, смотря на реку, на ее спокойный, голубой, плещущий бег.

– Началось все с того, что у меня ухо опухло. Ну и ладно, делов-то – ухо. Хожу так неделю, две, никого не трогаю. А потом я как-то раз забежал в гости к бабуле. Без звонка, типа пирожок перехвачу – и вперед. Ага, щас! У Майи сидела какая-то ее подруга, тоже врачиха. Она меня – цап! Шмяк! Говорит: это что такое на голове? Что на голове? Быстро к онкологу! Опа. Зашел за пирожком. Майя звонит маме, они меня берут в клещи и тащат. К онкологу, угу. А у того шприц – как у клоуна в цирке. Я чуть под стул не залез со страху. Взяли у меня эту… пункцию. Мама ждет результатов, зеленеет. Майя говорит: все путем, отсечем худший вариант. И тут результаты: злокачественная! Угу, опухоль у вас, говорят, злокачественная. Майя говорит: ошибка! Я думаю: ексель-пиксель! Снова подходит ко мне дядя-онколог со шприцом. Вторая пункция – и опять: злокачественная. Ну тут я про кладбища задумываться и начал. Все же у нас в городе их три, выбрать есть из чего. Бабуля – женщина упорная, она меня на третью пункцию потащила. Нет, ничего радостного мы не узнали. Один онколог маме сказал: два месяца ему жить осталось. Мама – хлоп! В обморок. Тогда Майя другого онколога подключила. Тот был подобрее. Говорит: три месяца. Будем операцию делать, химией травить, а дальше – все в руце божьей. Я думаю: ладно, зато экзамены не сдавать. Опять же, секвойя внушительно смотреться будет.

Богдан прикрыл глаза. На сына смотреть было невозможно, а тот все рассказывал, чуть усмехаясь, рассказывал о том, о чем Богдан не имел ни малейшего понятия и что, судя по всему, было правдой.

– А потом мои мечты о секвойе пресекли. Артем напряг своих армейских, как их – побратимов, те нашли в Питере профессора. Ну, мы с мамой и Артемом втроем к нему в Питер поехали. Профессор оказался – вылитый Цахес Циннобер. Ручонкой меня – хвать! Признавайся, говорит, насекомые тебя кусали? Я говорю: а кого они не кусали? Он мне ухо крутит: в последние полгода кусали? Пришлось, угу, напрячь мозг. Да, говорю, летом мы с классом в Крым ездили, там меня какой-то клоп укусил. В степи, угу. Клоп, комар, муха цеце. Подбежала, укусила и скрылась, не представившись. Профессор говорит: ясненько! Боррелиоз. Типа бывает такая ерунда, по анализам очень на рак похожа. Но гораздо симпатичней, в том плане, что от нее все же лечат, а не закапывают. Выкачали из меня еще кровушки на анализы – и действительно: боррелиоз. Дальше – антибиотики и прочие приятные колеса, и через пару месяцев я стал свеж и весел, как огурец. Угу. Вот так.

Богдан дышал, раздувая ноздри. Через грудь поднималась жаркая волна гнева.

– А почему вы мне не сказали ничего?! – наконец взорвался он. – Почему я ничего не знал?!

Степа аж отодвинулся.

– Тише-тише. Значит, беспокоить тебя не хотели. Майя, мама. Как говорится, что волновать по пустякам? И ты, это, занят был. Бизнес, контракты, Мальдивы. Мы тебя видели – в году раз. Извини, извини.

В этом нарочито спокойном говорке сына была явная издевка.

– По-онятно, – процедил сквозь зубы Богдан. – Ладно, пока. Мне по делам надо. Бизнес, контракты, знаешь ли.

Он развернулся резко и широкими, тигриными шагами пошел к машине.

Синяя ракета «дээс» мчалась по окружной дороге вокруг Домска. Девяносто, сто, сто десять, сто двадцать… Мелькала разметка на сером асфальте, мелькали пыльные кусты на обочине. Богдан летел злым шмелем, вилял, обгоняя редкие машины. Руки стиснули неповинный руль, словно только он мог удержать в бушующем море ярости и вины. Он придушить бы хотел дуру Алену, которая скрыла от него болезнь сына. О чем ты думала?! Когда собиралась сказать мне? На похоронах? Да я бы в сто раз быстрее, чем твой Артем, нашел приличного врача в Москве, который сказал бы то же самое, что Цахес из Питера! И не пришлось бы Степе секвойю присматривать, могилу выбирать! Ты хоть понимаешь, что твой сын пережил, идиотка?!