Татьяна Труфанова - Лето радужных надежд

Они со Степой дошли до последнего этажа, Степа позвонил в дверь. И в ту самую минуту, как хозяин квартиры открыл им, Богдан вспомнил.

– Нет! – сказал Богдан уже приоткрывшему рот для приветствия хозяину. – Уж извините.

Он развернулся и пошел вниз.

– В чем, в чем, собственно, дело? – раздраженно спросил сын, догнав Богдана. – Ты даже не это, не взглянул.

Соловей-старший спускался быстро, только стучали по лестнице его каблуки. Сын спешил за ним, а Богдан молчал, пока не дошел до машины.

– Садись! Поехали отсюда, – он махнул рукой, указывая Степе на сиденье.

– Куда едем?

– Покатаемся, – хмуро ответил Богдан. – А в этом доме друга моего, приятеля убили. – Степа смотрел вопросительно, ожидая разъяснений, и пришлось продолжить: – Он, видишь ли, собрался экспроприировать некоторую долю того, что красиво блестело и плохо лежало. Он так думал, что плохо лежало. Старшие товарищи напели ему: квартира богатая, хозяин в отъезде, с отмычкой поможем… И Гена, дурак, пошел. Он не был невинной овечкой, но на такой гешефт решился в первый раз. Не повезло, хозяин оказался дома. Какой-то выживший из ума старикан. И этот старикан пальнул с перепугу из охотничьего ружья. Гене еще шестнадцати не было. Вот так. Абсолютно бездарная смерть. Ну! Садись!

Степа наконец влез в машину, и они тронулись.

– Мм-да-а… – промычал Степа – Приятель твой… ну и приятели у тебя были! Ты же, это, как говорится… я думал, из интеллигентной семьи?

– Ты, дорогой мой, не знаешь, что из интеллигентных семей самые отпетые бандиты выходят? Шучу. Нет, я был пай-мальчиком. По крайней мере, я всегда действовал в рамках гражданского, а не уголовного кодекса. Мы с Геной уже разошлись к тому времени, редко виделись, когда он… Про этот дом я потом узнал, на похоронах.

Степа помолчал.

– И что теперь? Угу. Куда возить тебя? А? У тебя что ни дом, так – ба-бах! Угу. То волкодав, то еще что похуже. Памятные места. Может, это… не нужно тебе, ну, не нужно в Домске квартиру покупать?

Богдан усмехнулся.

– Нет, господин риелтор, вы от своих обязанностей не увиливайте. Я подумаю. Давай-ка сейчас прокатимся по городу, на районы посмотрим. А я подумаю.

Соловей-старший прибавил газу и помчался по узкой улице, обгоняя редкие машины. Мимо мелькали тополя, фонари, подъезды. Он вырвался на широкий проспект и сразу стало легче. К реке! Нежно-синяя «богиня» полетела к Меже, отбрасывая в стороны здания и перекрестки. Распахнулась перед ними Соборная площадь, зазвенели золотом и серебром купола. Богдан покрутился по площади, ища место, выехал на набережную и там встал. «Выйдем подышать», – бросил он сыну. Ему нужен был воздух, воздух и небо, и спокойная зелень покатого берега, плеск и блеск реки и весь этот простор – чтобы перестало теснить в груди.

Первый раз он увидел Генку в троллейбусе, когда ехал в никуда. Был ноябрь, погода премерзкая, дождь заладил с утра. Особенно не пошляешься по улицам. А время где-то провести надо, потому что Богдан ушел из школы, еще со второго урока (последний месяц он часто так делал). Ну вот. Дождь. Пустое время. Куда? А в троллейбус. В любой, вот хоть в этот, второй номер.

Гена – тогда еще безымянный, просто какой-то парнишка тех же примерно лет, что Богдан, – вошел в троллейбус и плюхнулся на свободное сиденье, – как раз напротив Богдана. Тощий, зато высокий, а еще угловатый: локти, колени, скулы, уши – все в стороны торчит. И под губой – кривой шрам. Уу, класс! (Позже Гена рассказал, что это папаша по пьяни ему лицо разбил, давно еще, когда он с ними жил.) Сразу захотелось двинуть ему, нарваться на драку. Богдан уже примерился встать, задеть будто невзначай (дальше – понятно: «Ты чего?» – «А ты чего?» – и так далее). А парнишка вдруг вынул из кармана складной ножик, лезвие в пол-ладони длиной, и стал ковырять черную кайму под ногтем. Водитель объявил: «Следующая остановка…» Богдан текучим движением поднялся и ни единой былинки не задевая вышел.

В следующий раз он увидел владельца ножика в особый день. В тот день Даня школу отменил вовсе – потому что получил Письмо. Утром он проверил почтовый ящик в подъезде, как проверял каждый день, начиная с того августовского дня, когда догадался, что должно прийти письмо, телеграмма, посылка – в общем, известие. Прежде там обнаруживалась обычная дребедень – мамины журналы «Юность», «Новый мир» и тэ пэ, а если письма, то не те. А сегодня пришло то самое, долгожданное Письмо. Богдан схватил его, как горячую картошку, сунул внутрь в куртку и помчался – на улицу, прочь.

Сначала он дернул в сторону школы – на тот случай, если мама выглянет из окна: пусть увидит, что ей надо увидеть. (Ему совсем не хотелось расстраивать мать, она и так после идиотских, фальшивых похорон была как замороженная – она-то думала, что отец погиб.) Завернув за угол, Даня остановился и посмотрел еще раз на письмо. Углы бумажного конверта были чуть помяты, а сам конверт был иной, не чета тем, что продавались на почте. Те были белые, небольшие, с картинкой сбоку: розы или маршал какой-нибудь. Этот – сразу видно, что иностранец: длинный и вытянутый, без всяких роз, из желтой, чуть глянцевитой и похрустывающей бумаги. Адрес написан латинскими буквами: «Tavricheskaya 20, Domsk, Russie». Кому? «Anatoli Solovej». От кого? «Bernard Deniot» – и адрес в Париже. Paris. Письма от иностранцев приходили и прежде, только прежде их Богдан не брал, они сразу отправлялись на стол к отцу, это была его, международного гроссмейстера, переписка. Правда, в последние два года, после проигрыша отца Фишеру и закрытия для него границ, писем стало в разы меньше. Это письмо маскировалось под одно из прежнего ряда: письмо гроссмейстеру Соловью от коллеги-француза. Маскировалось, но не было таковым! Богдан это знал. Он был уверен, что внутри – лист, исписанный отцовским почерком. Наконец-то – известие от него! Отцу приходилось шифроваться, потому что все должны были думать, что он погиб. Даня прежде тоже сомневался. А теперь было ясно: он жив! И не только жив, а уже до Парижа добрался. Видимо, поселился у кого-то из своих шахматных знакомых, как-то устроился.

Фальшивая смерть, похороны, морской побег через границу с Турцией – если изложить это кому-нибудь из взрослых, они бы не поверили. Сказали: фантастика. Но для тринадцатилетнего Богдана все это было вполне реалистичным. Именно так, в мире фантастических авантюр, жили герои его любимых книг Жюля Верна, Дюма, Буссенара. И он знал, что его отцу провернуть авантюру, невозможную для других, – под силу. В конце концов, его отец переплывал Москва-реку с завязанными руками! Единственную ошибку совершил отец: не рассказал маме и Дане. Эх! Мы бы не выдали! Но сейчас – Письмо, Письмо! – ошибка будет исправлена.

Письмо жгло ему карман, но было страшно распечатать. Из-за крохотной вероятности, что внутри – обычные каракули от обычного француза, не от отца. Богдан сел в троллейбус – какой подошел, любой. Второй номер? Да пожалуйста. Он сидел, уставившись в окно, грыз ноготь. Через пару остановок кто-то плюхнулся рядом с ним на сдвоенное сиденье. Богдан бросил взгляд: ха, это же тот парень с ножичком. Не до него сейчас. Что там, в письме? Только привет? А если там инструкции… Что им с мамой нужно сделать, чтобы перебраться к нему… Может быть даже, отец написал инструкции именно для Богдана. Теперь ведь Даня – единственный мужчина в доме.