Алексей Пшенов - Заговор астрономов

– В Поповку, это деревня за полем у плотины. Поедем, я думаю часам к четырем, а в качестве подарка вполне подойдет бутылка какого-нибудь хорошего заморского дистиллята. Типа виски, ром, коньяк.

Услышав про деревню и хороший дистиллят, Лена недовольно нахмурилась.

– А кто он, этот загадочный именинник? Сельский алкоголик?

– Не пугайся, это вполне приличный человек: писатель, поэт и драматург в одном лице – зовут его Виктор Алексеевич Мартов. У нас в России практически не известен, но в Европе его пьесы имеют некоторый успех.

– Ты меня заинтриговал.

Саша выдержал паузу и, улыбнувшись, добавил:

– Это именно он разгоняет метлой огни святого Эльма.

– Значит, точно алкоголик, – иронично подтвердила своё предположение Лена, чувствуя, что добровольно ввязывается в какую-то странную историю и почему-то не может отступить.– В таком случае я сейчас поеду договариваться с реставраторами, потом навещу родителей, а завтра к обеду вернусь.

– Хорошо, буду ждать. Если передумаешь, позвони.

– Не передумаю, – ответила женщина, весело блеснув глазами из-под слипшейся челки.

– Тогда до завтра!

– До завтра! – попрощалась Лена и плавно растаяла в выпавшем после дождя плотном тумане.

Маленький белый джип, петляя между залитыми водой колдобинами, медленно тащился по раскисшему от дождей просёлку. Лена напряжённо следила за скользкой дорогой, а Саша, вальяжно развалившись на переднем сиденье, курил и, выпуская дым в открытое окно, неторопливо рассказывал:

– Мартов – детдомовец, один из потерявшихся в войну детей. Его нашли в Ташкенте на вокзале в марте сорок второго, в кармане у него была бумажка с именем и датой рождения, а в руках обувная коробка с черепахой. Город тогда был переполнен эвакуированными, но в течение трёх дней никто с заявлением о пропаже ребенка не пришел, и его определили в детдом. Рассказать о себе мальчик ничего толком не мог – ему было чуть больше двух лет – поэтому фамилию найдёнышу дали по месяцу, в который его нашли, а отчество по имени директора детского дома. У Виктора с детства были литературные наклонности: он писал стихи и заметки в школьную стенгазету, сочинял миниатюры для праздничных концертов. Все думали, что Мартов будет журналистом или литератором, а он поступил в Московский Инженерно—Строительный институт, решив, что эта прорабы для страны гораздо важнее чем поэты. Мартов окончил института с красным дипломом, остался в столице, женился и спокойно работал проектировщиком в каком-то строительном НИИ.

В тридцать лет молодой инженер неожиданно и всерьез увлекся футуристами и театром абсурда. Он разыскивал по «Букинистам» книги Бурлюка, Крученых и Хлебникова, читал в «самиздате» Ионеску и Беккета и, в итоге, сам стал писать «дыр-бул-щировские» стихи и на первый взгляд совершенно бессодержательные пьесы, утверждая, что не случись революции, Маяковский был бы самым гениальным футуристом планеты, а Россия локомотивом современного искусства. Когда Мартов, чтобы иметь больше времени для творчества, перешел из инженеров в сантехники с графиком сутки через трое, жена заявила ему, что он такой же сумасшедший, как его пьесы и подала на развод. Виктор, не раздумывая, променял жену на литературную музу и пошел работать дворником за комнату в коммуналке. О постановке или публикации его абсурдных творений в то время не могло быть и речи, и он упорно работал «в стол», дожидаясь хоть каких-то либеральных перемен. В конце восьмидесятых такие перемены наступили, но в театральной Москве все по-прежнему шарахались от Мартова как черт от ладана, уверяя, что публика не пойдёт на абсурдные пьесы никому не известного драматурга. Тогда он отправился путешествовать по стране, надеясь соблазнить своим авангардным столичным творчеством какой-нибудь провинциальный театр. Но дураков ставить заведомо провальные пьесы нигде не нашлось, зато где-то в Сибири, Мартов познакомился с датским режиссером, изучавшим в глубинке русское самобытное искусство. Авангардные творения никому не известного драматурга показались датчанину перспективными, и он рискнул поставить одно из них в Копенгагене в экспериментальном студенческом театре. У продвинутого европейского зрителя маловразумительная абсурдная драма имела определённый успех и даже получила какую-то второстепенную театральную премию. Со временем пьесы Мартова расползлись по различным студенческим театрам и экспериментальным студиям Европы, а их автору потекли пусть небольшие, но зато регулярные валютные гонорары.

– Интересная история, – улыбнулась Лена.– Только почему же этот замечательный драматург поселился в Поповке, а не уехал куда-нибудь в Копенгаген? Из патриотизма? Ему так нравится русская сельская жизнь?

– Приедем – поймёшь, – улыбнулся в ответ Саша и витиевато добавил.– У Мартова есть одно исконно русское кулинарное увлечение, которым сподручнее всего заниматься в сельской местности.

– Ты меня снова интригуешь…

Машина миновала плотину над густо поросшим камышом, заболоченным прудом и завиляла, объезжая ямы и рытвины, по центральной и единственной улице села. Возле обнесенного жидким штакетником деревенского дома в три окошка с резными наличниками и флюгером в виде парусника на крашеной железным суриком крыше Саша попросил остановиться и дважды просигналить. На крыльце тут же появился похожий на Клинта Иствуда высокий худощавый мужчина с грубоватым загорелым лицом, одетый в клетчатую байковую рубашку и потёртые джинсы. Широко улыбаясь и разведя в стороны руки, он двинулся навстречу гостям.

– А я вас уже заждался, думал не приедете, – пробасил Мартов, пожимая Сашину руку.– Хотел тебе позвонить, да связь как назло исчезла.

– Знакомься, – представил Саша свою спутницу, – это Елена – моя новая соседка по даче и давняя хорошая знакомая.

– Очень приятно, – драматург с неожиданным изяществом наклонился и поднес к губам протянутую ему руку.– Меня зовут Виктор. Прошу пройти к столу.

Стол был накрыт в традиционной русской манере: малосольные и свежие огурцы, помидоры, квашеная капуста, грибы, холодец, красная и черная икра, заливная осетрина, винегрет и еще какие-то салаты, состав которых определить на глаз было невозможно. По краям стола стояли кувшины с белым домашним квасом, а в центре возвышался большой графин с прозрачной чуть зеленоватой жидкостью. Вокруг стола стояла дюжина стульев и табуретов, но в комнате кроме Лены, Саши и Мартова была только черепаха, яростно терзавшая капустный лист в просторной самодельной клетке.

– Поздравляю, – лаконично произнес Саша и протянул писателю ту самую бутылку текилы, которую Лена принесла три дня назад на шашлык.