Сергей Круглов - Записи-1. Избранное из ФБ, 2014–2018

Рассказали: на вопрос, чего нельзя допускать в поэзии (я часто его задаю поэтам в студии), Александр Аронов отвечал: «Врать и говорить правду».

«посажённые отцы» – батюшки с посаженной печенью.

Когда ты спишь (вернее, цепенеешь между сном и явью), всё, что вокруг тебя – звуки, дуновения – так многозначительно и будоражаще… И так успокаивающе: жизнь жительствует.

Русскость – неуловимая черта; во всём мире её чуют, но не видят, и полагают чем-то вроде таинственной смеси цыганства и еврейства…

Хорошо, которое только там, где нас нет, смысл, который мнится непостижимым, счастье, которое призрачно…

Запертая дверь, в которую стучишься с плачем: «Отворите!…», слабея год за годом, сбивая в кровь кулаки, – дверь посреди открытого всем ветрам, свободного чистого поля.

держи ад в своём уме и не отчаивайся

Ещё словеснаго:

Вчера, служа молебен, долго не мог понять, что меня смущает в словосочетании «преподобные Соловетские», встреченном в записке.

О мастерах и подмастерьях, о пастырях и подпасках я думаю, фб, вот в какой связи: пришло сообщение в жж, рекламно-православного характера, с предположением заинтересовать «моих подпищиков».

Вот думаю, как же я называюсь по отношению к оным…

В телесериалах, сказал кто-то, полно фабулы и никакого сюжета… сериал он и есть сериал, он бесконечен. Всё как в жизни. Чаяние сюжета, катарсиса, завершения, вот-и-сказке-конца – сколь благо, столь и способно свести сознание в точку, в угол; между тем река делает поворот – и течёт дальше.

С Борисом Владимировичем Дубиным мы готовили две передачи на радио – одну про его собственные стихи, вторую – памяти его товарища по СМОГу Сергея Морозова; известие о болезни пришло как раз накануне назначенного для записи дня…

Смерть придала всему этому, конечно, расхожее иное освещение («не успели»…), но и сделала всё несделанное, незавершённое – не бессмысленным, нет, а именно таким, каким бывает то, что остаётся на берегу реки, когда она делает поворот.

Жизнь повернулась на невероятных осях – и снова никакого сюжета, но и никакого тупика и конца: всё продолжается. Жильцы недостроенного дома встретят нас за новым поворотом; незаконченный важный разговор будет продолжен, но на совсем другом языке, возможно, ангельском.

И сказано будет ни то, ни другое, ни третье, – ничто из того, что могло бы прийти на ум сынам человеческим.

Вечного дня вам, полноводного и светлого течения, – выше и дальше! – Борис Владимирович; сил и крепости вашим родным.

Движемся ли мы вверх или вниз – видимо, скорее вопрос веры, чем некоего «объективного знания»…

В связи с этим думаю: страдания и скорби души – признак не только жизни (мёртвое – не болит).

Но и признак нашего роста, изменения (сознаваемого, видимого нами, или не очень) – со ступени на ступень, из силы в силу.

Так режется зуб, до поры – причиняя боль.

Время от времени, чтобы немного ожить (так трут уши, чтоб очнуться), бубню про себя какие-нибудь стихи, перекатываю зёрнышки во рту…

Сегодня одно из любимых – вдруг так произнеслось:

Что за ночь с памятью случилось? Снег выпал, что ли? Тишина. Душа забвенью зря училась: во сне Россия прощена

Аж вздрогнул и поёжился…

О ПРОБЛЕМАХ

Люди приходят к священнику не только с грехами, но и с проблемами.

Например, в инфекционном отделении одной московской больницы завелось привидение (так назвали).

После освящения отделения священником – особо распоясалось, укусило сотрудницу за руку.

Да, думаю, это тебе не Кентервилль… Деградируют не только люди, но и привидения.

Думаю, например, о арифметике.

Скажем, дано: «Пушкин – наше всё».

Итак, вычисляем:

Пушкин = наше + всё.

Тогда: наше = Пушкин – всё.

А всё = Пушкин – наше.

(если под «всё» иметь в виду, ну, скажем, какие-то общецивилизационные человеческие ценности, а под «наше»… ну, наше оно и есть наше).

«Ты меня и из рая ждала…»

Сегодня в квартире рихтовали сантехнику – её исправная работа есть первейшее дело в корбюзианском муравейнике, особенно если живёшь на 9 этаже…

Сантехник – хороший человек и мастер своего дела, из поколения, старшего моего лет на шесть. Высоцкого знает наизусть…

После всего – включил «Райские яблоки». Кот рядом спит…

И думаю: написать бы эссе «Высоцкий как религия».

Про нас, про Россию.

Жаль, не успею уже.

Побираясь в вагоне метро, небольшая лучащаяся миром старушка тоненько, дребезжаще мелодично поёт «Святый Боже» и «Царицу Преблагую». На поданную денежку – сказала мне: «Да ничего, милок. Ты только помни, что на всё – Его святая воля. А смерти нет. Все мы живы». Сказала так просто и уверенно, что я не мог с ней не согласиться.

Размышляли о том, насколько необходимо человеку второе рождение.

Например, если ефиопа не выкопать из материнской ефиопии и не пересадить в отцовскую россию, то моментально сиротеет литература.

И если бы Иосифа (как Прекрасного, так и Бродского) не продали в рабство, то насколько бы захирел и опровинциалился его талант сновидца, етс.

…и вот он, Твой благословенный дождь, Господи.

Прости нас! Мы Не дождались Твоей радуги И нарисовали её сами.

Говоришь, не?… Да мы ж всё понимаем. Фигня, конечно. Но знаешь…

Погоди, Помедли ещё минуту! Рука Не поднимается стереть Вот так, сразу.

На исповеди:

Лихорадочно роется в сумочке, на ресницах повисают крупные слёзы…

– Что случилось?

– Грехи дома забыыыыыылаааа!…

(сразу на ум – классический сарказм школьного учителя: «А голову не забыла?»

Или так:

– Где грехи?

– Дома…

– У меня дома – дойная корова!… марш за грехами! И чтоб пришла с родителями!!…

и так далее.)

НЕДЕЛЯ О СЛЕПОМ

Вековечный вопрос: «За что?!!!»

Готовый ответ: «Дети болеют за…»

Господь проигнорировал вековечный вопрос.

И задался другим: что делать?

И немедленно исцелил слепого.

Как иногда понять, что Бог есть любовь, пока не испытаешь, что Он есть правда и гнев.

Как понять это нам, для которых «я люблю» чаще всего означает «я нестерпимо хочу».

Два верстовых растения, два ствола в заснеженном пространстве начала прошлого века – «Распад атома» Иванова и «Записки Мальте Лауридса Бригге» Рильке… И то, и другое корнями растут из христианства, цветут его цветом, болеют его тлёй и грибками, одной зимой застаны, одним снегом засыпаны.

И там, и там – рассматривание содержимого мусорного ведра, освещённого неотменимыми лучами предстоящей тьмы, вопрошённого её гулкими вопросами… Только вот после «Мальте» – как хочется жить, как крепнет сердце, какая надежда.