Ефрем Рябов - Палата ИОВ

Пацан знает с поражающей точностью, что будет на обед, и что надо брать, причем у окна раздачи он всегда оказывается первым, а когда можно и не ходить в столовую, удовлетворившись «подножным кормом», непереводящимся в его тумбочке. Как самый молодой пациент отделения он регулярно используется раздатчицами столовой в качестве носильщика ведер с бурдой, которые они получают в централизованной кухне «неотложки». В разрез с логикой своего характера Пацан не увиливает от этой гнусной обязанности, видя в ней возможность смены обстановки и получения первым информации о меню.

Операция у него прошла успешно. Не удивительно, что он теперь частенько в приподнятом настроении и считает дни до выписки. Пацан – это живой материал. Среди больных говорят, что на нем можно запросто написать диссертацию. Кто-то даже предложил название: «Морфология языка осла». Его оперировала кандидатесса наук. Женщина. Она же будет, вероятно, делать операцию и Боксеру. Боксер всегда относился с недоверием к профессиональным качествам женщин. Не доверял. Отражались особенности его вида спорта. Лучше средний мужчина-врач, чем хорошая женщина-врач. Но эту женщину хвалят. Хвалят ветераны – общественное мнение корпуса, ей симпатизруют Пацан и Казах, следующий член палаты И. О. В.

Казах из породы неудачников. Но он – неисправимый оптимист. Все у него шло слишком гладко в жизни. До подозрительности счастливый расклад судьбы. Как три «лба» в сваре* (свара – карточная игра зоновского типа. прим. авт.), три туза – по-нашему. Он родился в благополучной казахской семье, а это значит, что у него было девять братишек и сестренок, папа – партийный карьерист и мама – домохозяйка. До 17 лет он учился в школе ни шатко, ни валко, получил Бог весть какие знания и приличный аттестат и поехал поступать из своего захолустья в центр на юрфак. В университет на юридический факультет, как водится. Самый престижный. Кто законы знает, тот может их не исполнять. Казах благополучно сдал документы в приемную комиссию и поехал назад окрыленный, домой, за оставшийся месяц готовиться. Не к экзаменам, естественно. Родители и родственники поздравили его с будущим поступлением, как с удавшейся аферой, подарили ему мотоцикл и шумно обмыли покупку. Скоростной, сверкающий, импортный. Успели женить на заранее подготовленной невесте. Казах к аттестату зрелости уже был лишен предрассудков, знал в своей жизни нескольких женщин, но свою будущую жену увидел в день свадьбы. Пролетел медовый месяц в праздных ласках и роскоши. И поехал Казах сдавать вступительные экзамены. Сел, разумеется, на подаренный мотоцикл, простился с благоприобретенной женой и поехал.

Славный степной ветер не остудил его темперамента. И заиграла в его жилах кровь предков – джигитов, степных кочевников, не дававших поводий коню. Так и Казах не умел тормозить свою «Яву». Лихо несся он по бесконечной дороге, и нашел ее конец в районной больнице. Шесть дней находился Казах в бессознательном состоянии. Районные эскулапы сказали, что это предел человеческих возможностей. Похоронила его жена. Собрала манатки и уехала в центр. Оплакала мать и родственники. Но Казах выжил, с трудом его перевезли в центр и подлатали, как могли.

И не помнит Казах ничего. Помнит черную ленту дороги и славный степной ветер в лицо, помнит громадный рейсовый автобус, некстати вынырнувший из-за виража, потом ничего не помнит. Помнит гордую посадку шофера на высоченной сиденье, и удар, просто глухой удар, а потом ничего не помнит. Зыбкая темь. Ощутимая пустота. Чернота. Ватная, липкая чернота. Глухой удар, и больше ничего не было; ни звона разбитых стекол, ни зловещего скрипа тормозов, нет, ничего не было.

Потом была пустота. Или провал. Но нет, он точно помнит, что провала не было, был полет, – это помнит, его сверкающе-красныйй конь, взбесившись, встал на дыбы. Конь, зверея, встает на дыбы, чуя дыхание смерти. Но свистящего провала и смертной грани Казах не помнит, нет, этого не было. Полет свой из пращи помнит, бесконечный чарующий полет в неизвестность. Нет, он не приземлялся в исходе, просто что-то неладное случилось с землей. Почему же тогда провал? Да, помнит осязательно ласкающую шершавость теплого асфальта. Если пустить бесконечную черную ленту на большие обороты, она хорошо шлифует кости и железо. Кость не болит во время шлифовки, вот мясо дергается и чавкает, запуская воздух, а потом загибается во влажные лохмотья и лоскуты. Но это не больно. Зато кость шлифуется по плоскости отлично, быстро и гладко.

Но странно: что было потом, Казах ничего не помнит. Абсолютно ничего. Это страшное слово «абсолютно». Когда его ненароком произносишь, оно тебе назло, материализуясь, начинает разрушаться на куски. Сначала этот обломок мнится, никудышно-неправдышный. Но потом он реализуется в ударах сердца, монотонной настойчивость капельницы и рутинных кинокадрах окружения. И эта боль еще, если бы не эта боль. То ноет, то свербит, то дергает. К чему эта боль? Эта боль – враг. Нужно убить эту боль. Еще одно страшное слово: умертвить. И она умирает, исчезая не вдруг, а постепенно, но всегда неожиданно, с облегчением. Говорят, что на самом деле она никогда не пропадает, а просто видоизменяется. Чудно! Переходит в другое измерение. И Казах явно и ясно ощущает границу между живым собой и мертвой половиной. Она проходит по правой стороне лица за носом. Нос – еще живой Казах, а за ним – граница, а за чертой – мертвый Казах. Опять страшно. Но потом этот ужас перестает пугать. И приходит другая, видоизмененная боль. Появляется скорбная мать, и бесследно исчезает молодая жена. А он о ней думал. Он ее ждал. Сучка рано его похоронила. Она любила живого Казаха, если только любила, и не хочет любить живого и мертвого Казаха.

И Казах впервые в жизни познал Неудачу, цежа зловещую цепочку ее будней, когда каждое звено цепочки обостряет ощущение границы между живым и мертвым Казахом. А к тому времени Казах уже решил убить свою мертвую половину. Вернуть молодую жену, хотевшую любить только живого Казаха, сесть на сверкающего скоростного коня, оседлать степь и удачу, удачу, удачу.

Как недавно он был на коне, только шесть дней провала и реанимаций, всего лишь три месяца штопки и латания и однообразных госпиталей всех рангов.

Прошло так мало времени, а желанный юрфак уже в далеком прошлом, вечным сном спит перламутровый стремительный конь на обочине черной ленты, и новый удар – у молодой жены в городе появился новый муж, и как будто в издевку над ним – студент юрфака. Убить никому ненужную боль.

Но кто возьмется укокошить мертвого Казаха, а значит уничтожить эту острую грань и превратить ходячее кладбище в молодого жизнеспособного Казаха?

Читать дальше