Ефрем Рябов - Палата ИОВ

Десантник застонал, выпростал из-под головы затекшую руку, сел на кровати, готовясь к прыжку, но члены тела не поддавались велениям разума, отяжелевшие веки снова сомкнулись, голова моталась из стороны в сторону на безвольной шее. Расслабленным движением он смазал пальцами испарину на лбу и опять повалился на смятую подушку. Таксист продолжал издеваться, терзая ухо Десантника своим мерзким шепотом: «Нефердибеб заключил джентльменское соглашение с Евнухтаусом. Почему Нефердибеб поверил ему, прожженному пройдохе, пройдошному прожженцу, продавшему в былые времена ребро двоюродной бабушки какому-то хлюсту с планеты Семафирм. Почему не приостановили его – Нефердибеба – схематические домыслы о гниющей лживинке Евнухтауса, петущастика завирального, биющего себя в пьяную грудь пяткой».

Этой чертовщины не мог выдержать даже воспаленный мозг Десантника, он сел, на этот раз с твердым намерением проснуться. Десантник поморщился от неприятной горечи во рту и промолвил:

– Этого не может быть. Ерунда.

– Может, Санек, может, – отозвался согнувшийся над своей тумбочкой Таксист. – Все может быть, Санек.

Таксист распихивал по карманам спички, сигареты, свернутые газеты для естественных надобностей, стакан для полоскания рта; шею он повязал вафельным полотенцем, – и был, таким образом, готов к нелегкому труду челюстного за выживание и обороне своих интересов от нахальных посягательств нянечек, санитарок, медсестер, врачей и больных-паразитов.

– Пойдем, Санек, умываться, – миролюбиво предложил снаряженный Таксист.

– Нет, нельзя на ночь читать фантастику, – заключил Десантник, обращаясь к самому себе.

Стряхивая сонное оцепенение, оживала больница. Задремавшая Коротышка очнулась над журналом учета больных. Ее дежурство кончилось, остались только утренние уколы и мелкие процедуры. Коротышка вздрогнула от внезапного хлопка двери, встала и пошла к трюмо поправлять свою высокую накрахмаленную шапочку. Броуновское движение больных учащалось, двери уже громыхали автоматными очередями. В курилке у лифта можно было вешать топор. Раздавался надсадный кашель заядлых курильщиков, тянувшихся со сна за первой. Компания курильщиков центровалась, как обычно, вокруг Таксиста, интерпретировавшего любые сны и знавшего причины всех болей и способы их устранения. У туалета выстроилась очередь. Вовсю журчала вода в умывальниках. Раздатчица спустилась вниз с гремящими ведрами. Пошел умываться Боксер перед славной молочной кашей. Начал мерить коридор шагами измученный за ночь Сварной. Пацана в это время могли видеть одновременно в нескольких местах, он обладал способностью раздваиваться. Везде успевая, он сумел разведать, что на завтрак предстоит пшеная каша, а последующий профессорский обход неминуем как восход солнца. Предваряя профессорский обход, палаты оббежала Коротышка, необычайно суетившаяся и переживавшая, что не гармонировало с ледяным спокойствием, которым она отличалась во время «горячих» уколов хлористого кальция.

Наконец, и в палату И. О. В. ввалилась толпа в белых халатах, перекрасив собой серые стены и мысли. Профессор в роли предводителя налетевшей стаи присела на ближайшую к двери кровать Пацана, придавив его взглядом к подушке. Казах, Боксер и Сварной скромно сидели на своих койках и проигрывали комбинации на пальцах. Больных представляла куратор палаты Наша Женщина. Красивые голубые глаза ее сверкнули холодным блеском, длинные аккуратные пальцы профессионально чистых рук запорхали по страницам истории болезни Пацана, она вычитывала актуальные места, пересыпая свою речь непонятными терминами. Для удобства Наша Женщина решила опереться основанием таза о спинку кровати Боксера, как раз там, где мирно почивале его кулак. Боксер ощутил засасыающую мякоть женского тела и разомлел от несвоевременных ощущений профессорского обхода: сексуальная атака застала его врасплох. Только Казах заметил расслабленную позу Нашей Женщины и вклинившуюся в стерильные округлости руку Боксера. Казах криво улыбнулся, заподозрив в действиях Боксера преднамеренность. Боксер метнул пару красноречивых молний в сторону Казаха, чтобы отвлечь его внимание, но Казах на них не среагировал, а решил, что и ему не хватает точек опор в этой жизни, и присоседился к руке Боксера, выдавая своей ущербной мимикой причастность к тайне. Казах как-то обмолвился, что Наша Женщина – самая красивая дама, каких он только видел за свою жизнь, но, по его мнению, немного худая. «Сколько тела от женщины нужно еще этом дураку», – подумал Боксер. Сварной о ней ничего не думал, ему было все равно, хоть колода в юбке березовая, хоть дама треф.

Наша Женщина закончила рассказ об удачной операции «заячьей губы» у Пацана, обращаясь в основном к Профессору, а не к толпе коллег, аспирантов и практикантов. Профессор внимательно изучила объект, дала высокую оценку, прокомментировала для практикантов методику операции и последствия и рекомендовала Пацана на выписку. Следующим по ходу белохалатой касты был Сварной. По поводу его внутренней гематомы завязалась ожесточенная перепалка. Сварно, натерпевшийся за дня госпитализации, требовал оперативного вмешательства, но Профессор резала его без ножа отказом ввиду тяжелой внутренней травмы. Сварной пытался ставить вопрос ребром: или операция, или выписка. Жестокий приговор Профессора обжалованию не подлежал: анестезии не перенесет. А потому – лежать, ждать, ждать, лежать.

Переместились к Боксеру, Профессор даже не взглянула на него, схватила историю болезни, изучила рентгеноснимок, просматривая его на свет, указала внимавшей массовке на места переломов и уникальный костный мозоль. Затем беседа перестала быть понятной для Боксера, Профессор долго совещалась с Нашей Женщиной, перебрасываясь незнакомыми терминами, при этом они передавали снимок друг другу. У Боксера вспотели ладони.

Профессор в очередной раз перехватила снимок и резким голосом обратилась к толпе аспирантов и практикантов, чтобы они обратили внимание на редкий случай. Пощупала нос предстоящей долбежки, глаза Боксера не попали в поле ее зрения, она отошла.

– Готовьте к операции под местным обезболиванием.

– Тут сложная операция будет, я предлагаю делать общий наркоз, – твердо возразила Наша Женщина.

– Ничего, потерпит, – поморщилась Профессор. – Жалеете вы их, что ли?

Белая масса рассматривала Боксера как тигра в клетке. Все норовили пощупать хрящ, переносицу и перегородку. Притомившийся Боксер сделал злые глаза. Любознательные несколько отхлынули назад.

Перешли к обследованию Казаха. Здесь уже был сложный случай, и Профессор поддалась азарту, она в деталях объясняла Казаху ход и задачи предстоящей операции, хотя, конечно, ему это было безразлично, потому что он все равно ничего не понимал: «какие-то нервы, куда-то их тянуть, перетягивать». Он не осознавал разумом, что такое тройничный нерв, только физически, через боль. Практиканты со вниманием вслушивались в оригинальные тонкости операции, но, казалось, они тоже мало что понимали в разжеванных объяснениях Профессора.