Ефрем Рябов - Палата ИОВ

– В Четверг на операцию.

Казах аж радостно подпрыгнул на кровати. Сбывалась его вековая мечта. Профессор важно проследовала к двери, но внезапно вернулась. Еще не перестала радоваться за Казаха Наша Женщина, которой предстояло ассистировать на операции.

Профессор указала на маленький, пошлый, внимания не стоивший прыщик, выскочивший на щеке Казаха. Никто и не обратил внимания на этот прыщик, Наша Женщина не относилась к этому мелкому явлению настолько строго и называла подобные прыщики «хотенчиками». Это ушедшая жена Казаха проявиалсь гнойным стерженьком на самом видном месте. Казах еще не был знаком с этой привередливой особенностью Профессора, она могла снять с операционного стола больного, если вдруг заметит какой-нибудь гнойничок или невинную царапинку. И вот сейчас по одной интонации возгласа: «А это что такое?», – все поняли, что шансы Казаха на долгожданную операцию упали до нуля. Бросилась умолять отменить немилосердное решение Наша Женщина. Но это все бесполезные варианты для успокоения слабонервных. Наша Женщина вернулась непритворно раздосадованной, после отторжения Пацана ее любимым пациентом становился Казах, на него она была готова направить свою лучистую энергию:

– Невезучий. Протри одеколоном. Надо же, как не вовремя. – Она присела на кровать Казаха и обняла его за плечи. Глаза Казаха наполнились слезами. Все рушилось. Все кувырком. Все под откос. Если бы знать причину невезения…

Сварной и Боксер мысленно жалели его. Только не умевший скрывать своих чувств Пацан хохотал. Казаха преследовал какой-то рок, и Пацану казалось смешным, что Казах не может усилием воли выйти из этой полосы неудач.

Когда Наша Женщина вышла из палаты, Казах собрал все наличествующие маленькие зеркальца, выстроил их в ряд на своей тумбочке, оглядел отразившуюся физиономию в разнообразных ракурсах и выдавил злосчастный прыщик, прижег ранку на щеке одеколоном и побежал за Профессором, надеясь хоть на какой-то шанс. Подождав ее на выходе из очередной палаты, он эмоционально, но однообразно приставал к Профессору с предложением: «Посмотрите, у меня уже все нормально». После нескольких отчаянных попыток, когда Профессор дошла уже до палат, где лежат гнойные, он вывел ее из себя, она топнула ногой и раскричалась на Казаха, опустошая коридор металлическими нотами истерики. В палате И. О. В. притихли. Прецедентов еще не было, ну, а вдруг выпишет к черту на рога. Наша Женщина привела возбужденного Казаха в палату, подталкивая и увещевая. Она гипнотически успокаивала Казаха, нежно трепала его по мертвой щеке. Наша Женщина обладала талантом только одним своим присутствием наполнять палату атмосферой спокойствия и ласки. Пыл Казаха немного охладел.

Когда «инвалиды» вновь остались одни, Казах взял свое вафельное полотенце и, затянув его удавкой на шее, стал душить себя. Лицо его налилось кровью и побагровело, глаза выпучились. Сварной и Боксер с пониманием наблюдали за леденящей процедурой. Пацан, насмеявшись, первым стал беспокоиться за жизнь Казаха и бросился спасать его, умоляя прекратить испытание. Казах расслабил удавку и произнес:

– Нерв играет. – После чего повалился на койку, углубившись во внутренние переживания. Нерв играл у Казаха в этот день несколько раз. Дальше пошло реже. Больничное время бежит быстрее обычного.

Жизнь Казаха вошла в привычную коллею, но злило его и не давало покоя ему то, что операции всегда отменялись в последний миг, чуть ли не перед самым наркозом. Он усматривал в этом некую нарочитость. Казах употребил бы слово «рок» по отношению к себе, но в его лексиконе этого слова не было.

Следующий операционный день Казах пропустил не по своей вине. Произошла «накладка». Дежурные медсестры, передавая друг другу список больных на операцию, забыли внести в него главного героя. Имя Казаха должно было стоять в этом списке первым, но по неведомым причинам оно выпало из реестра живых и мертвых. Бедный Казах не ужинал и не завтракал, переживая эпохальный период. За полчаса до подъема дежурная медсестра будит оперируемых и ставит им клизмы. Эта унизительная процедура поджидала и Казаха, однако его в листе готовившихся к операции не было.

Казах пытался прорваться на операцию неоклизменным, но при жизни Профессора таких случаев еще не было. Кремень-человек. «Мало ли что ты не завтракал?» Профессор ничего не имела против личности Казаха, наоборот даже – он импонировал ей, как интересный материал. Она, агрессивно сверкнув выпуклыми стеклами своих круглых очков моды прошлого века, начала разгон медперсонала. Попало всем, кто попался под горячую руку. Шмыгнули в углы практиканты, пулей проносились по бесконечному коридору медсестры, врачи усиленно шуршали страницами журналов назначений и историй болезней, выпрямилась у входных дверей легендарная уборщица Маруся. До палат долетали обрывки визгливых фраз, одна из них застряла в рассеянном сознании Боксера: «Бардак – это наш стиль работы». Он вышел подивиться на привычный образ жизни медучреждения свежим взглядом чужака, но споткнулся пораженный потускневшим видом дежурной медсестры Коротышки. Она похудела и осунулась на глазах, стала совсем незаметной под своим высоким накрахмаленным колпаком, в обычные дни делавшим ее чуть выше.

ГЛАВА IV

«И есть несчастному надежда,

и неправда затворяет уста свои».

Книга Иова. Гл.5,16.

Казах с нетерпением ждал следующего операционного – уже решающего – дня. Ночи напролет он истово молился всем известным и неизвестным богам, грозился, что если сонм всевышних не пересилит тяготевший над ним рок, то он станет адептом атеизма. Переживал так интенсивно, что уже безбожно скрипела под ним сетка кровати, а погрустневшие боги лили крокодиловы слезы за окнами корпуса хирургической стоматологии.

Ранним утром противно моросящий дождь перешел в мелкий ядовитый снег, пребольно уколовший подрумяненные щеки вышедшей из подъезда хрущевки Нашей Женщины. Она подняла седой воротник из чернобурки и, прибавив шаг, сосредоточилась на предстоящей операции. Ее ждало ассистирование Профессору на уникальной операции Казаха.

А сам герой еще спал в это время, периодически постанывая, одолеваемый кошмаррными снами, порожденными нехорошими предчувствиями. Казах летел по бескрайней степи на своем сверкающем перламутровом мотоцикле-коне в сторону полыхавшего у самого края горизонта зарева. Кровавые отблики зарева по мере приближения мотоциклиста превращались в мазки дразнящих скорописью языков пламени.

Летящий всадник уже различал черные фигурки людишек, мельтешащих на раскаленном фоне шатра. Вдруг одна дерзкая марионетка выделилась из хоровода и метнула в низком полуприседе железный лом под ноги могучему кентавру. Казах газанул по инерции, но «Ява» уже против его воли вздыбилась в немыслимом антраша, и непобедимый батыр вылетел из седла. Он унизительно шлепнулся плашмя, распластавшись на зеленом лоне травы, но как истинно степной человек, соединившись с истоком, только черпанул мощи земли, оживая после удара. Он приподнялся на карачки и сразу различил Нашу Женщину, совершенно обнаженную, с расстрепанными волосами цвета выжженного солнцем ковыля, на ее лице устрашающе метались отблески зарева, а бешеные зрачки пребольно покалывали Казаха рыжими пиками.