Ефрем Рябов - Палата ИОВ

Со стонами и скрипами больница погружалась в забытье. Первым в палате И. О. В. заснул тревожным сном Сварной. Скоро жестокие головные боли поднимут его. Он поворчит спросонья, начнет ритуально разминать сигарету, еще сидя в постели, и отправится в туалет курить.

Пацану в последнее время снятся радостные сны, в которых никогда не фигурирует осточертевшая больница, а сам себе он представляется абсолютно нормальным и симпатичным, без проклятой заячьей губы.

И привиделся ему родной шестой «В» класс в старой школе из тех, где любят хвастать укоренившимися традициями, парадными пионерскими линейками и показательными ленинскими комнатами, но где вас сразу же обволакивает аура прогнившего лицемерия и в памяти остаются только сумрачные коридоры и вонючие туалеты.

Была большая перемена, и Пацан играл с ребятами в футбол на одни ворота, которые заменяла классная дверь. Команда Пацана проигрывала с сухим счетом 6:0, и Пацан очень нервничал. В команде соперников играл его сосед по парте Будка, друг-враг, он все время водился с Пацаном, а обводя толкал и пихал еще его вдобавок. Но Пацан настырно лез снова и снова отбирать у Будки мяч, пока не обхитрил того и не забил гол, размочив счет.

Потом мяч от ноги Пацана вертляво отлетел в дальний угол класса к стендам, и угловой пошла подавать единственная игравшая девочка по фамилии Ласточка. Пацан тоже пошле к месту подачи. Ласточка разбежится, ударит по мячу в надежде навесить его на ворота, а Пацан шустро подставляет ногу, и мяч опять уходит на угловой. Тогда не выдержали нервы у партнера Пацана по кличке Ходжа. Он подбежал к Ласточке и, горячась, заорал: «Ты играть будешь, или ты выпендриваться будешь?» И Ласточка решила не подавать угловой верхом, а ударить пыром, чтобы Пацан не успел подставить ногу под удар. Она не знала, что ответить пылкому Ходже, и молчала. Но тут влез Пацан с неожиданным замечанием: «Стриптиз она будет показывать!» И поднял свой красный свитер до уровня груди. Получилось театрально.

Эту наглость Ласточка не могла оставить без ответа, тем более что ее команда вела в счете, и она заключила: «Пацан – дурак, дурак, а современный».

В следующем игровом эпизоде, когда Пацан прорывался с мячом к воротам, то есть к двери, Ласточка напала на него сбоку, и в отборе мяча начала проводить силовой прием, давя на плечо Пацана своей упругой подростковой грудью. Пацан почувствовал, как плечо его передает электрические импульсы всем частям тела, и оно немеет, а мозг затуманивается. Пацан замер, а Ласточка ловко выбив мяч у него из-под ног, сама устремилась к воротам.

«Растяпа!» – выкрикнул темпераментный Ходжа и бросился наперез девчонке. Он сумел отобрать у нее мяч и теперь рвался к воротам, но путь ему уже преграждал Будка, и Ходже нужно было обвести еще и Будку, чтобы остаться одному перед воротами и спокойно заколотить банку. Ходжа периферическим зрением увидел, что сзади его страхует Пацан и, чтобы не завязнуть в обводке, он пяточкой откатил ему мяч под удар. Пацан замахнулся для сильного удара по воротам, вмазал что есть силы, мяч полетел в верхний угол ворот, в великолепную «девяточку». Но в этот момент дверь класса распахнулась, и мяч попал прямо в лицо Жабе. Жабой звали классную руководительницу шестого «В», где учился Пацан.

Футболисты в бешеной горячке не слышали звонка с большой перемены на урок русского языка, который вела Жаба. Классный журнла выпал из рук Жабы, очки сползли на нос, лицо сморщилось и покраснело, а потом ее очертания вообще стали расплываться, и Пацан подумал, что это в результате его сильнешего удара. Он приоткрыл зажмуренные глаза, но вместо мерзкого лица Жабы увидел очаровательную улыбку Нашей Женщины, которая гладила его по плечу и изучала последствия своего операционного вмешательства.

Наша Женщина была палатным врачом у И. О. В. и пользовалась их огромной любовью за доьроту и сострадание. Наша Женщина ворковала: «Ну, как у нас дела? Уже совсем хорошо. Скоро на выписку.» Она обратила внимание на то, что ни Казах, ни Боксер, ни Сварной так и не открыли отяжелевших век, и решила дать им еще несколько минут поспать, но, выходя из палаты, предупредила: «Сегодня профессорский обход. Не заубдьте!»

Казах продолжал сопеть. Ему снились цветные сны. Вернее – цветные сны видел только правый глаз и правое полушарие мозга, а левый глаз наблюдал лишь радужные круги. Калейдоскопическую карусель. Видит Казах сон, интересный и захватывающий, и вдруг посмотрит левым глазом, и поплывут, размножаясь, круги. И начнет беспокоиться разум Казаха от того, что спугнули сон правого глаза, интересный и захватывающий; разум Казаха начнет терзать волю, и воля, мобилизовавшись в едином усилии, переключит сенсорный переключатель на интересный и захватывающий сон.

Боксеру снился прозаический сон, как он рассказывает бесстрашному Десантнику о своем посещении врачебного кабинета: «Пришел Ки-Майкин, личность, так сказать, в мятом колпаке от санкюлотов. Властными жестами расшвырялся и сделал чересчур значительные глаза. Я ему не поверил. Есть два способа в лечении отсыхающих членов: отрезать руку и выращивать новую на чистом месте, или трансплантировать ее на спину. Это два основных способа, все остальное – варианты и вариации. Например: рука-глаз или щупальце с глазом на конце. Ки-Майкин захмурился, как жмурятся творческие импотенты. Затем он взял перо и написал глупость в истории болезни и всемирной истории. В глубине души он понимал, что обманывает сам себя. Но ему нужен был быльзам – доверчивые, вопрошающие глаза пациента с огоньком надежды на лезвии зрачка. Если больной смазывал бальзамом повиновения лживую язву в глубинке Ки-Майкина, то он начинал верить в свое предначертание, в чертовщину гипноза. Но если вдруг пострадавший оставался подлецки хладнокровным, то для него – для больного – не было спасения: Ки-Майкин мог погрузить перо в его бок, спутав бок с иторией болезни.

И даже в последнем случае Ки-Майкин сделал бы все ради спасения глупого человечества, идиотского по своей природе, не могущего не самоуничтожиться. Смешав стрихнин с микстурой, Ки-Майкин давал гадкому сопротивленцу этот настой под названием «Амброзия Сократа» и наблюдал досконально все дальнейшие физиологические патологии. Сначала больной, проглотив емкотуру чаши, морщился минутною гримасою раздраженных вкусовых ресиверов, затем лицо его вновь принимало самодовольное успокоенное выражение. Все это Ки-Майкин педантично заносил в историю болезни, – влпоть до конвульсий.»

Но Десантник не слушал эти пассажи Боксера, ему самому снились планетарные сны, донимали его только бредни Таксиста, усевшегося на спинку кровати и шептавшего Десантнику прямо в ухо: «Личности, Санек, бывают неприкосновенные и сомнительные, – это говорю тебе я, Таксист. – Неприкосновенные личности – это дельцы с мандатом от бога Кома, у него нет рук, и глаза непарные, расположены в непредвиденных местах. Сомнительные личности – это мартовские коты, гориллы чилийской хунты, акулы империализма и прочая свинская сволочь.»