Дмитрий Лукин - Из жизни Димы Карандеева

Видна труба, уходящая в землю. Как ей, должно быть, здесь не по себе. «А каково было живому Гоголю в гробу?» – почему-то приходит мысль. Там, в обычном радостном погребе должны быть банки с чем-нибудь и прочее, прочее. Но там ничего нет. Видна неровная кирпичная часть фундамента. Задевая ее, расходятся безучастные серые дороги глубоко под дом. Второе, саморазрушающее мое начало хочет заползти туда и остаться в полном мраке. Точнее, ждать с ужасом и восторгом, как захлопнут крышку и не будет выхода. И по дому будет бродить невидимое, но такое ощущаемое мною.

На другой стенке еще одни часы, остановившиеся. Нет ничего страшнее остановившихся больших часов. Может быть, они застыли в тот момент, когда что-то произошло в доме, где сейчас я…

Какое удовольствие испытываю – опять смотрю в дверной глазок. Я спустился, прошел сверху вниз в эту неуютную холодную пустыню. Стены рядом неприятны для прикосновения, боюсь к ним прислониться. В глазок ничего не видно – темные и белые отсветы, проблески, мнимый туман, блики…

Страх – удовольствие. Страх – наслаждение. А вдруг сейчас она выйдет из лифта времени, вдруг она пройдет мимо по этому снегу?

Ведь она не прошла тогда, я не дождался объединения с моим кошмаром. Почему не появилась? Может, чтобы появиться сейчас?..

Я как в детстве, жду пять минут у глазка, десять. Как он там наверху может спать?

Но самое удовольствие сумасшедшего необузданного страха – помешательства и удовольствия – там, в темном саду. Ведь самое-самое – вылазка туда, я знаю это. Я должен пойти во двор, мне это надо.

Дверь… Конечно, со скрипом… Выхожу в холод. Дует в спину, хотя позади – дом. Дверь оставил открытой. Прямые белые линии со следами до калитки и около дома. Я знаю, это наши следы, но как их много! Я не помню, но ведь мы много ходили.

Пойти выглянуть за угол здания в темноту… По рябому снегу – с червоточинами. По следам. Но если она придет, оставит ли следы?

Я медленно (почему не могу быстро? Почему все тут делается только медленно?) перемещаюсь между предметами участка. В двадцати шагах слева за домом виден сарай. Как только зашел за угол, смотрю наверх. Как правильно, что нет окна на первом этаже – было бы не по себе. Как хорошо сейчас там, на втором, и сколько разделяет меня теперь с тем теплом. Я всего шагах в тридцати от спальни, в тридцати шагах окольных путей, но знаю: отделяет меня – вечность, каждый шаг обратно – немыслимые километры.

Хватит ли сил дойти до поленницы, что рядом с сараем?.. Какая она приветливая днем, не портит ее даже то, что в одном бревне торчит топор.

Но сейчас я уверен – здесь не бывает дня. День – был сон, что приходил один раз, чтобы потом все сделалось непроглядным.

Я подхожу к поленнице. Каждый шаг отдается дрожью во всем теле. Я уже не я, а свернутая рулетка ожидания, трясущееся тело и отлетевший на всякий случай дух. Отлетевший, чтобы быть в стороне, боясь помочь.

На сарае большой замок, в темноте – черный безнадежный камень, тянущий на дно. За сараем, с подъемом одного края нависает черепица. Но что между сараем и поленницей? Там, до забора метра три абсолютно темного пространства, сырого и неуютного даже жарким днем. Которого, я теперь знаю, точно нет.

Понимаю, заглянуть туда – выше моих сил. Я хочу в дом! В тепло. Я хочу наверх, но не могу пройти весь путь обратно! Хочу сразу оказаться там, потому что не получится вернуться тем же путем. Знаю, что хочу влететь туда. Как там открытая дверь? Как там без меня?

Но бежать нельзя. Я как вкопанный. Стою в двух шагах от темного угла и мне скорее надо назад. Как может спать хозяин – один в этом холоде и страхе?

И я не выдержал, я побежал…

Я мчался ровно четыре секунды. Внутренний секундомер независимо от меня подсчитал это, я отмахал весь путь до крыльца ветром, с хрустом рухнувшей сосной, оленем, гепардом, вынырнул из-за угла дома, и плотность воздуха, будто нарочно сгустившегося, остановила меня. И тут я четко увидел и замер… На пороге стояла она…

Передо мной настоящая деревня, хотя старых домов осталось от силы один-два. Теперь почти все постройки принадлежат нуворишам – кирпичные, с балкончиками, есть вообще громадины в три-четыре этажа и длины-ширины такой, что кажутся з а мками, да еще и на гор е . Если смотреть на такой з а мок издалека, хочется представить, что гора окружена средневековым рвом. Кто тут живет? Что за люди? Как стать таким, как они? Эти вопросы задает мое почти народное сознание, для которого и здания, и их владельцы окутаны таинственным ореолом.

Места наши не скажу, чтобы глухие, но и без карты можно догадаться, что вокруг лес а на многие километры. В деревне всего две улочки. Каждая небольшой протяженности, и начало одной из них утопает в травах. Чтобы машине проехать с этой стороны, ей надо быть как минимум с передним приводом, чтобы одолеть поначалу россыпь кочек, густой, как будто взбитый миксером наворот грязи, а потом метров сто высокой травы, почти по пояс. И только после этого можно выехать к эскадре домов.

Когда наступает ночь, мне тут особенно интересно. Не скажу, что я выхожу за калитку и начинаю бродить по всему непроглядью в поисках острых ощущений, но иногда я действительно представляю, что делаю это. Так интересно, лежа в своем доме на втором этаже, представлять, что ходишь по этой темноте, ведь даже фонари есть не всюду, только в одном-двух местах, да и свет они отбрасывают такой, что, когда наблюдаешь этот блестящий фиолет, создается впечатление, будто смотришь голливудский фильм ужасов с павильонным туманом.

На моем втором этаже уютно. Я выключаю свет и включаю музыку. Лежу и смотрю в окно. За окном появляется луна. Неужели правда, что такие ощущения и таинственное восприятие окружающего только в молодости? Что ж получается, когда стану старше, мир вокруг станет прозаичным, не будет вызывать эмоций луна над самым большим в деревне домом, что стоит на окраине, не захочется слушать эту музыку с ее цепляющими нотками инструмента, который я не могу точно назвать, но который дает звуки осеннего тумана и холодного зимнего месяца над озером, когда никого нет вокруг.

Темнота и во всей моей двадцатиметровой комнате. Правильнее сказать, темнота какая-то двухотверстая – из-за двух окон, расположенных с противоположных сторон. Из-за этих двух враждующих светом окон совершенно особенная атмосфера: как в старом романе барона Олшеври, ждешь, что по лунному лучу спустится женщина с вплетенными в волосы розами-ненюфар (кстати, надо спросить в цветочной палатке, неужели и они не знают таких цветов?).

Я лежу и вспоминаю прошедший день, как не вяжется он с романтикой ночи. Этим днем мы ездили с отцом к моей тетке в поселок, что в километрах двадцати-тридцати южнее. В поселке так называемого «дачного типа» друзей моих не оказалось. Я видел только девушку, в которую был влюблен четырьмя годами ранее. Она не изменилась, и что-то проснулось во мне снова. Что-то такое, что заставило на обратном пути придумать мотив, который звучал в ушах всю дорогу, когда меня трясло у отца в машине. Был он то джазово-детский, то навязчиво-романтический. Всю дорогу я твердил его про себя, чтобы не забыть, а потом, когда приехал, все-таки успел его подобрать на гитаре и записать на магнитофон. Когда прослушивал, мотив казался нарочито попсовым, но все равно искренним.