Александр Грановский - Амарок. Или Последняя игра

А первым это сходство заметил еще кум Кузьма. За что и поплатился вскоре. Приехал из райцентра «воронок» и увез кума в неизвестность. Ни слуху с тех пор о куме, ни духу. А от него, Евсея, все как-то стали отворачиваться. Словно он и в самом деле собственного кума упек. Зато в колхозе уважение. Сам председатель беседовал. Для начала комбикорм выписал, оцинкованное железо – крышу перекрыть. Еще костюм и обувку новые, чтобы в партию вступить. Председатель сказал, что так надо, раз новый костюм и обувка.

А месяц спустя в хате эту штуковину установили: что-то вроде радио, с небольшим окошком-линзой, очень похожим на глаз, в котором живые человечки двигаются, разговаривают и… подсматривают.

Тогда-то он, Евсей, и увидел вождя Сталина совсем рядом. Стоит на трибуне, говорит слова разные и в подкрепление своей ручкой делает вот так… Словно поднимает эти слова на недосягаемую высоту.

И хотя он, Евсей, стал уже не тот, многое научился знать и понимать, одного он лишь никак не мог понять: зачем этому большому человеку вдруг понадобился он, Евсей, человек маленький? Какая ему, Сталину, от него, Евсея, может быть польза?

Машина ехала долго. Он даже успел вздремнуть, нечаянно привалившись плечом к сидящему рядом конвоиру. Но вот, наконец, остановились. Звук отпираемой сзади дверцы, и истукан первым выпрыгнул на землю. Вошли в большое здание, где на него, Седьмого, накинули белый халат и повели по длинному пустому коридору. В просторной комнате его сразу окружили врачи и какие-то люди в штатском. Они спорили и совещались, рассматривали какие-то фотографии и заглядывали в глаза, один даже попросил открыть рот…

Из их разговоров Седьмой понял, что назавтра назначена операция. Какая операция и зачем – он не знал, знал только, что в его положении не принято задавать вопросы.

В палате была всего одна койка, стул и тумбочка с телефоном. Седьмой подошел к двери и потрогал ручку – заперто. Выглянул в окно. Зарешеченное узорными прутьями, оно выходило в глубокий колодец двора. Осторожно поднял трубку телефона. «Вас слушают», – ответил строгий мужской голос, и Седьмой, он же Евсей, он же Беляев Вадим Петрович, так же осторожно опустил трубку.

9

Тропа уперлась в ступеньки, которые уводили вверх.

Тусклый свет освещал пустую платформу. Несколько скамеек, навес, телефон. Зачем-то зашел в пропахшую мочой телефонную будку, снял прикованную цепью трубку и, лишь услышав длинный гудок, понял, что сделает в следующий момент.

Непослушными пальцами набрал несколько заветных цифр.

Это была аварийная связь.

Только сейчас начинал осознавать, какая выстраивалась игра. Его ждали везде и когда уже, казалось, потеряли след, он тут как тут – на «Ближней даче» в Кунцево. Пока будут совещаться, согласовывать, он успеет сделать следующий ход. В сущности, он его уже сделал.

Семь, пять, шесть, два – и где-то на том конце провода исполнится приказ. Семь, пять, шесть, два – таинственный код, который нельзя подслушать и который знают всего двое – он и его двойник Седьмой.

Из сообщения следовало, что двойнику Седьмому необходимо срочно прибыть в Кунцево и дальше действовать по обстоятельствам.

Утром обычно на подпись приносят папку с документами, и он, Седьмой, должен эти документы подписать. Если, конечно, не последует отмена. А эту отмену имеет право сделать только он, Сталин.

А, если не сделает… не успеет? Можно, конечно, поднять тревогу. И тогда – первыми ворвутся люди Берии, которые прослушивают все телефоны и отслеживают каждый его шаг.

Можно по правительственной связи позвонить министру обороны, но все равно люди Берии окажутся на месте первыми. Или вызвать Маленкова и сказать ему, что он, Седьмой, будет теперь вместо него, Сталина, чтобы заманить в ловушку Берию, и с прищуром наблюдать, как будет выкручиваться хитрый лис Маленков…

А еще лучше вызвать Хрущова, который, пованивая потом, будет что-то лепетать о гниде Берия. А он начнет сосредоточенно раскуривать трубку (которую ему подарил Черчилль, хотя, несколько лет назад бросил курить), и пускать дым в свиные глазки Хруща. А потом о звонкую лысину выбивать из трубки остатки пепла.

А Хрущ будет смеяться и терпеть, но так надо, чтобы все это казалось шуткой. И, как всегда, побежит докладывать Берия, что он, Сталин, снова закурил и что это очень плохой знак.

Очень плохой знак.

Несколько смутных теней в конце платформы двинулись в его сторону. А он в ловушке телефонной будки зачем-то пытается держать дверь.

И сразу с холодной ясностью увидел, как просто все произойдет… может произойти в нелепости своей. А утром его найдут в заледеневшей телефонной будке с этой дурацкой трубкой… на цепи.

Но в следующую секунду по снегу полоснул свет, и из леса с ревом вырвался железный зверь, который, тяжело дыша, замер совсем рядом. Двери электрички распахнулись, словно заглатывая его внутрь – в кислое тепло нетерпеливо подрагивающего вагона.

Нахохлившихся пассажиров сморил сон, в котором его народ наловчился жить. А по сути, вести другую жизнь – более веселую и счастливую, как в трофейных фильмах, которые он любил и которые так похожи на сон.

И это, конечно, не дело, что его люди сбегают от проблем в сон, где еще неизвестно, что с ними происходит, о чем они думают и что могут преступно замышлять. Не зря сказано, что мы – дети бога, а наша жизнь – сон бога. Сон Бога…

Пришлось даже создать лабораторию, в которой изучают сны. В ней он собрал лучших ученых. Но все ученые его дурят – только делают вид, что к чему-то там приблизились, что вот уже совсем чуть-чуть… А сами дальше гипноза не пошли.

Даже друг его детства Гурджиев знал о сне больше и не уставал повторять, что человек живет во сне и во сне умирает. И считал, что главная цель жизни – пробудиться ото сна, и тогда человек узнает – кто он и зачем пришел.

Но главная тайна оказалась в другом – самому человеку пробудиться не дано. Для этого и нужен вождь, учитель, у которого свой учитель… И так по невидимой цепочке на самый верх – к богу… который такой же учитель и у которого тоже есть свой учитель…

Круг замкнулся. И в центре этого круга еще более главная тайна, которую его друг детства Гурджиев искал всю свою жизнь. И, по всей видимости, нашел, но в 49 году унес эту тайну с собой. В другую жизнь. Которая, возможно, тоже сон, но этого его ученые пока не открыли. Скорее всего, именно это имел в виду еще один учитель Еврипид, который сказал: «Кто знает, жизнь не есть ли смерть, а смерть не есть ли жизнь?»

И сразу вспомнил другой круг.

С треском и шипением огонь бежит по кругу, а в центре круга – человек… Он, то приближается к горящей линии, то отскакивает, будто пытается найти выход. И не может.