Александр Грановский - Амарок. Или Последняя игра

Ему даже на какой-то миг показалось, что это собираются встречать Его, только побежали не к тем дверям. И когда Он появится перед ними во всем своем величии, сразу забудут и про мороз, и про липнущие к металлу пальцы – заиграют, как никогда (лучшее вдохновение – страх) возвышенно и неповторимо, словно в последний раз.

А огромный брюхатый вокзал спал – дышал, ворочался, всхрапывал, под бдительным оком огромной колхозницы со снопом, которая взирала за всем этим великим переселением народов с потолка.

Иногда в ее по-женски всепонимающих глазах проступали недоумение и тоска, словно начинала догадываться, что это не кошмарный сон разума, а ее собственные дети, которые все едут и едут, сами не зная, куда и зачем. Но металлический голос диктора то и дело напоминал колхознице ее место, и она снова окаменевала на своем посту.

Через забитый до предела зал ожидания направился к большим буквам «кассы». От тяжелого духа толпы на миг почувствовал, что задыхается.

Сразу вспомнил Царицын и тысячи людей вот так же брошенных на произвол судьбы. Но тогда была все-таки война с накалом необузданных страстей. А сейчас – мир, порядок, люди сами строят свое будущее. Откуда же в нем взялось это щемящее чувство вины?

Даже отчего-то навернулись слезы.

Впрочем, подобная чувствительность отличала всех великих – от его кумира Ивана Грозного до Адольфа Гитлера. И перед каждым из них вставала великая задача – из гнетущего хаоса родить танцующую звезду.

Но лишь он один, Сталин, смог из мусора войны и революций построить новый мир, который кто-то по-чиновничьи метко назовет «Системой».

В этой «системе» не будет бога, так как сама «система» будет бог.

Какое-то время он еще по старинке пытался все держать под контролем – то думал, что все будут решать кадры, которые старался подбирать лично.

То думал, что главное – контроль, который надо только усиливать. Ибо человек слаб, и доверять никому нельзя. Даже своим близким, которые в любой момент могут оказаться хуже врагов. А, значит, нужен контроль контроля, как было в добрые царские времена.

И тут произошло то, чего он совсем не ожидал. Он как-то незаметно перестал быть нужен самой «Системе».

Но началась война, и «Система» вернула его в стойло. В сущности, она же его и спасла, когда казалось, что все уже кончено, и в считанные часы могло решиться все.

Он даже готов был заключить с Гитлером мир, по-которому Германии отходила вся захваченная территория, включая и саму Москву. Но Гитлер от его предложения категорически отказался, и это стало самой первой большой победой «Системы».

…Когда-то еще в детстве их утку задрала лиса, и ему самому пришлось выхаживать выводок.

Через несколько дней утята уже принимали его за своего родителя (кто кормит, тот и родитель) и ходили за ним, как на веревочке.

Их преданность не знала страха. Бросались на его защиту, не раздумывая.

Точно так же с не меньшим успехом можно стать отцом змеи или тигра.

Главное – начинать с детства. И чем раньше, тем лучше. Срабатывает биологический закон жизни, хорошо известный еще в древности.

Так воспитывали на Востоке смертников. Их отнимали у матерей младенцами и содержали при дворе своего повелителя, за которого потом они, не раздумывая, отдавали свои жизни.

Пример тому – Тамерлан.

Но он, Coco, пошел дальше – сумел стать отцом для всего народа. А народ – это прежде всего дети, о которых он и заботился, не покладая рук.

«Все лучшее у нас – детям!»

Для самых маленьких – ясли, садики. А подрастут – пионерская и комсомольская организации.

Так постепенно и незаметно происходит отлучение от родителей. И только главный вождь всегда оставался рядом, добродушно поглядывая со всех портретов в каждой комнате, в каждой точке такой необъятной страны.

«Великий гуманист и педагог» Надежда Константиновна Крупская (которую после известной статьи еще в эмиграции Менжинского называли за глаза «Коробочкой») даже предлагала изымать детей у родителей сразу после рождения (не зря ей Бог не дал своих).

Но другой «великий гуманист» – Ленин мудро сказал «нет», наверное, подумал, как на этот акт гуманизма отреагирует чадолюбивая Европа.

Оставался другой выход – изолировать от детей родителей. Желательно навсегда или, по крайней мере, достаточно надолго, чтобы хватило времени вылепить («выковать») из детей миллионы послушных исполнителей, готовых на все. Во имя, конечно, новой жизни, ради новых надежд и новых детей. Чтобы когда понадобятся новые смертники, они были готовы на все – «за Родину, за Сталина – у-рр-а!»

Так постепенно выстраивалась Система.

Вначале с ошибками, с перекосами, с простой человеческой глупостью, когда разум толпы (стаи) оказывался, порой, сильнее разума личности.

Но наступил момент, когда Система стала достраивать себя Сама.

К тому времени ее структура уже была практически готова. Она пронизывала все и вся. А с некоторых пор вдруг начала развиваться по ей одной понятной логике, которою, порой, не понимал даже Он, ее Создатель.

И вот сейчас, в этом огромном вокзале, кажется, наступило прозрение.

Ведь для Системы Он – отец, а от отцов Система приучена избавляться. В этом, в сущности, и заключен главный принцип любого развития. Тот самый закон отрицания отрицания, сформулированный еще в Библии.

Буржуазия породила пролетариат, который стал могильщиком буржуазии. Пролетариат породил Систему, которая стала могильщиком пролетариата. Теперь на очереди Он – ее Отец – создатель, могильщик которого где-то рядом.

Круг замкнулся.

12

КНЯЗЬ

Люди лежали вповалку: женщины с детьми, храпящие мужики и старики с провалами беззубых ртов, какие-то солдаты с самодельными фанерными чемоданами, и над всем этим витал тяжелый дух портянок и пота. Это был знакомый дух войны, которая, казалось бы, давно закончилась, а новую еще не время было начинать.

Навстречу попалась цыганка, которая почему-то выделила из толпы именно его. Наверное, хотела погадать, но Он рассеянно прошел мимо, и лишь одно слово запоздало шевельнуло память. Это было слово – князь.

Когда-то очень давно, еще в молодости, он и в самом деле считал себя князем, а точнее – побочным сыном князя, с которым, скорее всего, согрешила или могла, должна была согрешить его мать.

Впрочем, в последнем Он даже сомневался. Значит, и он – князь. И не просто князь, а князь Эгнатошвили – прекрасный древний род (в то время его мать, Кэкэ, служила у них экономкой), своими корнями уходящий в седое прошлое, когда каждый мужчина рождался для войны, и от звона оружия вскипала кровь.

Возможно, потому она и устроилась в имение к князю, чтобы родить его, Coco…

Так поступали женщины во все века, чтобы сохранить род, и лично он ее за это не осуждал. Ему даже нравилось носить в себе тайну, ореол которой, порой, действовал более неотразимо, чем сама тайна. Особенно в молодости, заставляя неистово биться пылкие сердца провинциалок, начитавшихся всех этих графов Амори и душещипательных французских романов.