Артур Круг - О былом и настоящем. Исповедь российского немца

Чтобы пережить свалившееся горе в рабкооп привезли спиртное. Но оно все разошлось по начальству, поллитровка досталась и нашему деду за лояльность и мастеровитость: мог и гроб сколотить, и оградку сделать, и кошевку председателя отремонтировать, и сбрую починить – мог все. Сторожа Жоху знал и жалел. О Сталине предпочитал молчать. Нас, внуков, поучал: «Научился говорить – значит вырос, научился молчать – значит поумнел».

Во второй половине 50-х годов многие селяне, оправившись от войны, начали строить новые дома. Построил дом и дед. Хаты с завалинкой под соломенной крышей стали уступать место просторным домам под шифером.

Стены и потолки обмазывали всем миром за угощение. В ход шел самогон. Устав, шли к накрытому столу: первая рюмка снимала усталость, вторая – укрепляла обмазанные стены, а после третьей вырывалась на волю украинская песня. А когда доходила очередь до песни «Распрягайте, хлопцы, конэй», нам, детям, надо было за что-то держаться. От мощного звучания этой песни можно было не устоять на месте.

После войны в домах появились патефоны, из которых раздавалось:

«Эх, дороги, пыль да туман,

Холода, тревоги да степной бурьян».

Это состояние природы я с детства впитывал в себя, и оно не отпускает меня и поныне.

В те непростые времена в селе из-за отсутствия общественной бани (в Николаевке она появилась только в 70-е годы) мужики на нашей улице объединились и построили частную баню. Называлась наша улица Церковной (название улицы осталось, хотя церковь в 20-е годы была разрушена). Баня появилась у бабы Чумачки и ее сыновей Проньки и Виктора.

Пронька погиб поздней осенью во время уборки. Очищая забившийся работающий подборщик от осенней грязи, он нечаянно зацепился за вращающийся маховик комбайна, и его затянуло вместе с одеждой под него. Произошла еще одна трагедия. Хоронили его всем селом. Гроб несли на руках до самого кладбища.

В это время я был на каникулах дома. Мучил радикулит. Выразил соболезнования его семье и брату. Витя Чумак был моим другом и на удивление отличным банщиком. Он пригласил меня в баню, повел в парную. В руке у него был дубовый веник – сам делал! По пути окунул его в холодную воду, потом хорошо встряхнул, чтобы влаги не осталось, подал мне. Уткнувшись в него лицом, можно было дышать в парной, когда тебя окутывал сильный жар. Появилась мята. Он разложил меня на полке, окунал веник в кипяток и быстро переносил его на мое тело. Листья прилипали к бокам, к спине, к позвоночнику, раскаляли до боли кожу. Но видно в том и было искусство, что банщик знал меру, границу! Страсть к бане осталась на всю жизнь.

А печка русская, знакомая с детства! Однажды на соревнованиях по лыжам я простудился, зачихал, сопли текли из носа, поднялась температура. Мой тренер привел меня в избу с русской печкой. Хозяин налил мне чарку водочки, уложил на прогретую печь, накрыл шубой, и к утру я был как огурчик. Русская печь, как и баня на Руси, – спасение от всякой хвори. А того, у кого на селе ее нет, в народе недаром нарекли беспечным…

А как не вспомнить братьев Александра и Василия Куниц? Жили на берегу речки с матерью. Держали гусей, имели хороший дом. Делились добром. По-доброму относились к нам, немцам-переселенцам. Гордились тем, что их дяде Алексею Сергеевичу Кунице в 1944 году посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза. Мы с интересом слушали, когда они рассказывали о том, что в октябре 1943 года он участвовал в боях за удержание плацдарма на западном берегу Днепра, получил два ранения, но продолжал сражаться. 10 октября 1943 года он погиб в бою, похоронен в селе Сосновка Сумской области на Украине. Позднее николаевской школе было присвоено имя героя-земляка Куницы А. С., где я учился, а затем в 60-е годы мы вместе с женой работали преподавателями.

Односельчане-фронтовики о немцах, как правило, отзывались уклончиво. Наш свояк Владимир Николаевич Чумак был призван в армию уже в конце войны. Первоклассный водитель, которому не было равных в селе (любые бураны ему были нипочем), сумел и там отличиться. Попал в войска Первого Украинского фронта, и ему посчастливилось 25 апреля 1945 года в качестве водителя командира одной из частей принять участие во встрече на Эльбе с американцами.

Об этом он рассказывал с упоением, а когда его спрашивали, как же война с немцами, смущался: «Та бачив их. Було дило! Но ни одного нимца нэ убыв». Наш преподаватель математики в школе, Трифон Илларионович Тимко, прилично знал немецкий язык, по слухам, побывал в немецком плену, ему удалось бежать, но об этом предпочитал вообще не вспоминать. Некоторые же с ненавистью говорили о немцах, иногда по пьянке позволяли себе оскорбления и в адрес местных. Эти настроения подогревались наличием комендатуры, под надзором которой все немецкое население от мала до велика в глухой казахской степи находилось долгих пятнадцать лет.

Всю войну мама ждала отца с фронта: может, вернется. Не вернулся и после войны. Предсказания цыганки не сбылись.

В моем архиве хранятся два письма отца: одно бабушке, его матери Анне Адамовне Круг, по штемпелю от 27 июня 1941 года, в первые пять дней войны, когда он уже в составе Пятой воздушной армии в качестве политрука был в Киеве, и другое – родителям мамы, дедушке и бабушке, с которыми у него были самые теплые отношения. Они его любили, как родного, и он им платил тем же. К сожалению, последнее тоже из Киева.

Вот эти письма.

Первое в переводе от 27 июня 1941 года:

«Дорогая мама! Сообщаю, что сегодня я прибыл в Киев – удивительно прекрасный город. Я здоров и готов нести уничтожающий удар диким фашистским варварам и навсегда освободить немецкий пролетариат от фашизма. Наша героическая Красная Армия и наш сплоченный советский народ уничтожат эту пьяную гитлеровскую банду и выйдут победителями в этой Отечественной войне. Передайте всем друзьям и знакомым мой горячий привет и наилучшие пожелания.

Обнимаю и целую. Ваш сын Саша».

Второе в переводе от 23 августа 1941 года:

«Дорогие мои родные! Накануне я отправил Марихен (так он называл мою маму Марию) весточку и хочу и вам быстро сообщить, что я все еще жив и здоров, хотя довольно часто оказывался в сложных жизненных ситуациях. Вчера я отправил Марихен мои денежные сбережения (мама говорила, что эти переводы к ней не дошли) и попросил ее, чтобы она вам непременно помогла.

Я несколько дней находился на передовой, получил день отдыха и нахожусь сейчас в Киеве. Писем от вас и Марихен пока не получал, несмотря на то, что часто вам пишу. Пишите коротко и ничего лишнего, сразу. Мой сердечный привет всем-всем!

Целую. Ваш Саша».

На этом связь с отцом прекратилась. Только через годы в районный военкомат после неоднократных запросов и обращений в различные ведомства Министерства обороны, Главное политуправление, Международный Красный Крест пришло извещение о том, что мой отец, политрук Круг Александр Яковлевич, пропал без вести в августе 1941 года под Киевом. Бабушка по линии отца, его мама, оказавшись выселенной из места проживания (жила одна, без мужа, это был ее единственный сын) в Сибирь, потом, по настоянию мамы, переехала к нам в Казахстан. Она с печалью причитала все время, сколько ее помню: «Знала бы, где могила сына, может, легче бы стало». К горю матерей подобная участь была уготована сотням тысяч бойцов (точной цифры до сих пор нет), пропавших без вести на полях сражений, не похороненных и не оплаканных, как полагается.